Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
– Все же... скажи ему, чтобы он... поменьше, полегче... не все способны увидеть то, что видим... мы с тобою вдвоем. Кстати, у них, в Нишапуре, объявился еще один одаренный. Твой земляк. Из Туса.
– Туе - город счастливый, - улыбнулся визирь.
– Ему везет на одаренных.
– Его зовут... А-а... Абу-Хамид Мохамед Газали. Кажется, так. Точно не помню. Еще ничем не проявил себя сей одаренный. Шейх уль-ислам в письме советует выслушать юношу - и пристроить к делу, если мы найдем это возможным.
– Хорошо. Пусть явится ко мне. Совет шейх уль-ислама для нас уже закон. А слухи дурные... их распускали даже о пророке! Царю не пристало внимать пустым разговорам.
– Абдаллах Бурхани...
– Знаю. Вот еще одно светило в небесах персидского стихосложения... Слов в стихах Бурхани куда как много! Но это - досужее нагромождение слов. Ни ума, ни души в них нет. Много слов, мало смыслу. Говорю, пустозвон. Кстати, где он, почему я его не вижу!
– Хворает.
– Пусть обратится к Омару. Может, Омар угодит ему, вылечив от всех болезней. Что касается слухов... царю надлежит карать злопыхателей, разносящих сплетни о его достойных слугах. Он должен быть рад, что у него в стране много умных, одаренных людей.
– Я и рад, благодетель! Выздоравливай скорее. Я без тебя как без рук - и без левой, и без правой...
– Поговори с этим Газали, - приказал визирь звездочету.
– Посмотри, к чему его лучше приспособить. Может, он пригодится тебе в Звездном храме?
Сердце дрогнуло у Омара, когда он увидел Газали. Он увидел - себя! Таким, каким он был в семнадцать. Вернее, почти таким. Тоже сух, лобаст, узколиц. Но Омар в семнадцать был полнокровен, был выше, крепче, шире в плечах. Щеки его отливали здоровым румянцем. А этот - худой, болезненно-бледный, хилый.
Лишь некое подобие Хайяма, вдвое меньше и бесцветнее. Но в черных глазах, - черных, а не зеленых, как у Омара, - та же опасная бездна холодного ума.
– Ну, рассказывай, кто ты есть, что ты есть.
Газали, будто прижатый к стене, сверкнул глазами исподлобья:
– Я хочу познать природу вещей!
«Ишь, какой прыткий».
– Весьма похвальное желание. А зачем?
– Чтобы выявить истину, отличить ее от заблуждений и опровергнуть эти заблуждения.
– С какой целью?
Газали взглянул на него с удивлением:
– Как с какой? С единственной целью, достойной правоверного: обратить ложь в прах и утвердить во всей славе имя господне! Разве ты не с той же целью изучаешь звезды?
«А-а. Вот оно что. Теперь я вижу, кто ты такой».
В глубоких глазах Абу-Хамида, сквозь пропасть ясного разума, всплыло, как у сумасшедшего, нечто темное и грозное.
«Это изувер», - похолодел Омар.
– И что тебе нужно для этого здесь, в Исфахане?
– спросил звездочет осторожно.
– Я хочу постичь науку о звездах, - ответил Абу-Хамид уверенно. И - доверительно, как единомышленнику: - Ведь, чтобы лучше судить о пороках той или иной науки, нужно знать ее, не правда ли? Так знать, что можешь спорить с известными знатоками. И, превзойдя их в знаниях, доказать, что их знания - ложь.
«Э, братец! Да ты негодяй! Лазутчик мракобесия в стане наук. Тоже, на свой лад, хашишин».
– Ты говоришь о пороках наук, об их лживости, - терпеливо заметил Омар.
– Разве в них одни пороки и нет никаких достоинств?
– Всякая наука уже сама по себе порок.
– Это почему же?
– На ней клеймо безбожия. Ибо она - от разума. А бог - это дух.
«Этот опасней всех шейх уль-исламов, вместе взятых! Потому что неглуп, собачий хвост. Но бес его знает, какие пороки могут примерещиться его воспаленному мозгу, - кто из тупых его почитателей в них разберется, если он раструбит об этих мнимых пороках на весь мусульманский мир? Вредитель».
Омара уже подмывало дать юнцу по шее, схватить его за шиворот и, поддев коленом, выкинуть за дверь. Но, памятуя о своем месте во дворце, о великих замыслах своих, он решил до конца, хоть умри, держаться в пределах приличия.
– Иначе говоря, - хрипло произнес Омар осевшим голосом, - ты явился ко мне, чтобы научиться кое-чему и затем облить грязью вместе со звездами!
Газали еще больше побелел (куда еще белеть?), сник под его свирепым взглядом и промолчал. Ему, пожалуй, было даже невдомек, отчего сердится придворный звездочет. Похоже, он хотел найти в Омаре Хайяме соратника по ярой борьбе с вольномыслием...
– Звезды - они далеко, друг мой, - вздохнул Омар печально.
– Так далеко, что трудно даже представить. До них не долетит земная грязь. А я... я уже и так весь обляпан тебе подобными. Отмоюсь. Оставайся. Учись. Вдруг там, где ты тщишься сыскать щебень пороков, набредешь на алмаз истины? Подлинной истины. Не заумной.
«Ведь не дурак! Ум у него пытливый. И это главное. Побудет средь нас, может, просветлеет? Сколько умных людей губит свой ясный разум лишь потому, что не находит в нужный срок, где его применить, кроме как в бреду богословия, которое всегда под рукой и одобряется властью.
Или он просто хвор? Ученый, поэт в наш век - это драчун, воитель, он должен иметь здоровое тело и крепкую голову. Хвор? Ничего. Чистый ветер Бойре выдует из него мистическую блажь».
– Ступай. Я завтра поведу тебя туда, где мы возводим Звездный храм.
– Хорошо. Но знай: я тверд в моей вере.
Ну, что ж. Каменная твердость в убеждениях - первый признак их несостоятельности. Ибо нет правды без противоречий. Так иной человек упорно верит в чудотворно-великую очистительную силу воды и не знает, бедный, что именно вода и есть рассадник самых страшных болезней.
– Добро. Ступай.
Понятно теперь, почему за него хлопочет шейх уль-ислам. Богословы, конечно, в неистовом восторге от юнца. Вот как все относительно в мире! Люди не могут, не распустив слюней, говорить, например, о фламинго. А ведь, по существу, это совершенно безобразная птица - с неимоверно тонкими и длинными ногами, с уродливо тонкой и длинной шеей и нелепым клювом. Куда краше наш обычный воробей. У него все ладно; все на месте. Все соразмерно. И оперение красивое, узорное. Только приглядись.