Заклинатель змей
Шрифт:
"Толкуй, толкуй, — усмехнулся Омар. — Ты хвалишь вино потому, что тебе его надо продать и деньги получить. Даже богословы, не будь у них иных доходов, тоже на всех перекрестках стали б кричать о пользе вина".
Носатый брадобрей выжидательно глядит на Омара длинными хитрыми глазами.
— Что ж, налей, — усмехнулся Омар.
Выйдя из дому, столько всего узнаешь, что ни в каком медресе не услышишь. Человек — бунтарь. И дело не в самом вине. Неверно думать: если нынче разрешат пить вино, то завтра все в мусульманской стране будут валяться пьяными. Кто хочет пить — пьет и сейчас, хоть
— Налей!
В этом мире на каждом шагу — западня.Я по собственной воле не прожил и дня!Без меня наверху принимают решенья,А потом бунтарем называют меня.— Верно! Сейчас. Но какого? — задумался цирюльник. — Горького мутного? Нет. Оно вредно тому, у кого пылкий нрав, а у тебя, похоже, именно такой. Базиликового? Тоже нет, — оно причиняет головную боль. Старого? Не годится для сухопарых. А! Я налью тебе вина из мавиза, крупного черного винограда. Оно подходит человеку с пылким нравом. Пей не спеша, смакуй. Эх! — произнес озабоченно мастер, уже без ужимок и усмешек, доставая другой кувцшн. — Уж лучше, чем огульно запрещать вино, спросили бы у нас, мугов-виноторговцев, и объяснили людям, кому какое вредно, какое полезно. Какое возбуждает, какое успокаивает. И не было бы пьяных и хворых. Вино — не забава, а лекарство, и обращаться с ним следует как с лекарством. Разве не говорил великий медик ибн Сина:
Вино для умных — рай.Вино для глупых — ад;Ты пей, но меру знай,Вино сверх меры — яд…"Толкуй, толкуй…"
Омар выпил, внутри загорелось. Давно, с времен приятельских пирушек в медресе, он не прикасался к вину.
***
Крик на базаре:
— Ведарииская ткань! Мечта эмиров и визирей. Наступает зима. Кому ведарийскую ткань?
У Омара, как селезенка у бегущей лошади, екнуло сердце. Эмирам, степенным визирям легко исполнить эту и любую другую свою мечту. А молодому бедному ученому?
Знаменитая ткань! Ее, великолепную, выделывают в селе Ведар, что в двух фарсахах от Самарканда. Чудоткань. Красивая, с желтоватым отливом, мягкая и вместе с тем — плотная, она не зря называется в иных краях хорасанской парчой. Но, жаль, слишком дорога для него. За платье из ведарийскои хлопчатобумажной ткани надо отдать от двух до десяти золотых динаров.
Ладно. — Что тут поделаешь? Успеется. Будет у нас со временем одежда из ведарийскои ткани. И даже получше. А пока, в эту зиму и в ту, и в третью, обойдемся халатом из грубого дешевого сукна.
— Гости из Хорезма, — сказал, запыхавшись, кто-то, пробегая мимо. — В правом углу базара — гости из Хорезма.
Что ж, надо поглядеть. Осенью, перед холодами, самый желанный гость в Согде и Хорасане — хорезмийский торговец. Он доставляет дешевую рыбу с низовьев реки Окуз. Но его основное богатство — меха: соболь и горностай, ласка, хорек, лисица, куница. Возет он также свечи и стрелы, рыбий клей, рыбий зуб, амбру, березовую кору, выделанную кожу, мед, славянских рабынь. Это все — из Булгара, куда неутомимые хорезмийцы часто ходят с большими караванами.
Омар, покрутившись в толпе знатных покупателей, решил отправиться домой. Ни бобровой шапки ему не купить, ни белокожей славянской невольницы. Успеется, пусть. Губы дрожали от обиды. Лучше всего — не ходить на базар, чтобы душу не травить. Ну их всех, с их мехами!
— Не спеши, дорогой, — услыхал он за плечами.
Омара остановил большой человек в мохнатой бараньей шапке, — ученый только что видел его средь хорезмийцев. Но говорит большой человек на тюркском языке. И лицо — смугло-румяное, с крепкими скулами, тюркское. Борода и брови черные. Но глаза! Омар никогда не встречал таких ярких чисто-синих глаз! Кроме как у Занге-Сахро.
На Востоке, даже у светлоглазых людей, не бывает очен чисто-серых, чисто-зеленых, синих, голубых. Они всегда с легкой карей примесью. По существу, это те же карие глаза с ясной прозеленью, просинью, с голубизной. Вот такие глаза неопределенно каре-зеленого цвета — у Омара Хайяма. Что при иссиней черноте вьющихся, длинных до плеч, густых волос свидетельствует, по мнению знающих людей, о жгучих страстях, невероятных возможностях.
По ним-то, видно, и заключил цирюльник, что у него пылкая кровь.
На то же, по слову ученых, намекает всякое несоответствие между цветом глаз и волос: темные волосы при светлых глазах или, наоборот, темные глаза при светлых волосах. Соответствие же между ними есть явление обычное и говорит об уравновешенности.
— Не скажешь, где тут можно глотнуть? — спросил приезжим. — Давеча пахнуло от тебя, ты близко стоял, — ну, думаю, он должен знать.
— В бане, — с улыбкой ответил Омар. Стоит выпить чашу вина, всякий встречный пьянчуга уже считает тебя своим дружком. — Ты откуда такой синеглазый?
— Я булгарин, — хмуро сказал человек в бараньей шапке.
— Слыхал о булгарах. Известный народ. Но почему ты один, как сюда попал?
— В наемной охране при хорезмийских купцах. Хочешь выпить? Пойдем.
Пьянчуга и есть.
— Нет. Я уже выпил чашу. Хватит.
— Верно, хватит. — Нет, видать, не совсем пьянчуга. — Ты еще молодой.
— Скоро назад?
— Не знаю.
Местный житель, — если, конечно, не считать огнепоклонника-цирюльника, — тот бы сказал: "Бог весть". Человек не имеет права знать и даже — не знать. Им распоряжается аллах. А приезжий говорит: "Не знаю". Слишком смело! Я. Человек. Не знаю. Еще один бунтарь.
***
Трудно сразу распознать человека. Если, конечно, он с ходу не кинется на тебя с ножом. Этот синеглазый булгарин с виду резок и груб, опасен, а на самом-то деле, похоже, неглуп и даже добродушен.
Так и с другими народами, племенами.
— Чтобы вникнуть в чужую мысль, — говорил шейх Назир, — мало перевести ее с одного языка на другой. Надо знать историю народа, быт и круг представлений. Стараться его понять. Нелегко, но надо понять, если хочешь жить с ним в мире.
***