Заклинатель змей
Шрифт:
— Не понимаю!
Он встал. Губы и руки у него дрожали.
— Вот тебе десять динаров. Отдашь старухе Айше. Будет рада. У нее твое место. Собирайся! Я больше не могу нести бремя твоего присутствия.
— То есть как? — оскорбление встрепенулась Ферузэ. — Ты меня гонишь? Меня? Я сама уйду! Ты, корявый старик, никчемный поэт, пьянчуга, меня гонишь? На что ты мне нужен? Посмотрись в зеркало — разве ты мне пара? — Она лихорадочно принялась собирать свои вещи. — Старуха Айше… пятки мне станет лизать,
— Давай, давай, — тяжко вздохнул Омар. — Ступай к своему носильщику.
— Всем скажу, что ты злой и жестокий! Что ты ячменную водку пьешь, что ты сумасшедший! Ни одна женщина больше к тебе не придет.
Ферузэ ушла, обругав его последними базарными словами. Но он не слышал ее. Даже вслед ей не посмотрел.
Он, тяжко сгорбившись, сидел на краю помоста и долго глядел в пустоту пустыми глазами.
***
"Не открою, — сказал себе Омар, когда наутро в калитку опять постучали. — Я ни в ком не нуждаюсь. Постучат и уйдут".
Но стук — неотступен, настойчив и даже грозен. Вот люди! Что там у них еще стряслось? Открыл калитку — вломились в красных кушаках, с палками в руках.
— Ты Абуль-Фатх Омар, сын Ибрахима?
— Допустим. А что? Убили кого, обокрали?
— Судья Хусайн ибн Али ибн Микаль требует тебя пред свои очи.
— А что случилось?
— Собирайся! Там узнаешь.
"Какие дела у судьи ко мне?" — недоумевал Омар по дороге. Страха он не испытывал. Ибо не знал за собой никакой вины.
Судья занимал возвышение в глубине низкой длинной комнаты с опорными столбами. Ставни на решетчатых окнах раскрыты, но от хмурого неба в комнате сумрачно, и ряд женщин в чадрах справа от входа напоминает в этом сумраке серых сов, сидящих на ограде. Слева от входа — четверо безмолвных степенных мужчин, которых Омар видит первый раз.
Воздух сух, пахнет пылью и дымком от жаровни. Перед судьей горит свеча. Будто огненный глаз дракона, готового съесть Омара.
Он поклонился, сел, спокойный, на кошму у порога.
Тощий, корявый судья в огромной чалме, с задумчивоболезненным взглядом старого развратника, вытянул тонкую шею.
— Абуль-Фатх Омар, сын Ибрахима?
— Да, ваша милость.
— Подойди ближе!
Омар оглянулся на стражников у входа, на их толстые палки, пожал плечами, подошел ближе.
— Садись, злодей! Говори, женщина, — кивнул судья налево от себя.
Женщина у помоста откинула с лица чадру, и Омар узнал… старуху Айше. Она принялась вопить, заливаясь слезами, низким утробным голосом:
— Этот негодяй… подлый, грязный человек… развратник… силой увел у меня Сорейю, лучшую девушку… и продержал ее у себя, связав по рукам и ногам, пятьдесят ночей. И делал с ней, что хотел. Совсем замучил бедняжку. Еле вырвалась! Еле живой вернулась ко мне. Пятьдесят ночей! Сколько убытку я потерпела…
Судья слушал ее, напустив на себя мучительно скорбный вид. Будто ему сообщили, что у него умерла любимая дочь. Или Кааба в Мекке развалилась.
— Сколько? — спросил он печально.
— Каждую ночь она выручала… десять динаров. Выходит пятьсот.
— Ах, бедняжка! — пожалел ее судья. — Разве можно, — грозно обратился он к Омару, — так обижать несчастных женщин? Они, хоть и женщины, все-таки тоже божьи создания.
Омара будто дубиной по голове хватили, — той самой дубиной, которой вчера он пугал старика, пришедшего с кляузой. Он ничего не понимал. Нелепость обвинения вломилась в математически четкий строй его мыслей, точно камень, скатившийся с горы в круг мирно беседовавших в саду ученых. Вся логика рушилась.
И, растерявшись, он только беззвучно шевелил губами.
— Что скажешь, ответчик? — высокомерно вопросил судья.
"Ответчик!" Вот как. Не совершив никакого преступления, ты очень легко, по чьему-то навету, можешь с ходу угодить в ответчики. Это дурацкое слово взбесило Омара — и вместе с яростью к нему вернулась способность соображать.
— Я не знаю никакой Сорейи, — сказал он мрачно.
— Как не знаешь? — взвизгнула Айше. — Вот она. — Старуха сорвала чадру с соседки, и Омар узнал… Ферузэ. Потрясенный, он впился в ее глаза, надеясь увидеть в них хоть намек на стыд, сожаление. Нет! В них он увидел укор. Укор ему, Омару, и сознание непоколебимой ее правоты.
— Это не Сорейя, — пробормотал он в замешательстве. — Это Ферузэ.
— Какая Ферузэ! Все знают: она Сорейя. Не так ли, девушки?
Ряд серых сов в чадрах заурчал:
— Ур… Сур… я…
— Ну, пусть Сорейя, — вздохнул Омар. — Все равно я ее не уводил. Она сама ко мне явилась.
— Где это видано, — возмутился судья Хусайн нбн Али ибн Микаль, — чтобы девица в шестнадцать лет сама явилась к пожилому одинокому мужчине?
Будто речь шла о честной и скромной крестьянской девушке, а не распутной девке из ночного заведения. Это суд или кукольное представление?
— Явилась.
— Нет, он ее увел! — вскричала старуха Айше. — У меня есть свидетели. Вот, пять моих девушек видели, как он схватил ее в переулке и затащил к себе во двор. Не верите им, спросите мужчин. Вот Абубекр, мой сторож и дворник. Вот Валид, мой сосед, башмачник. И тут же Исхак, водонос. И Масуд, погонщик ослов. Все люди почтенные, уважаемые в нашем квартале. Они не соврут.
— Вы тоже видели, мусульмане, как сей злоумышленник силой увел к себе девицу Сорейю?
— Да, да! — загалдели дружно свидетели. — Чуть руку ей, бедняжке, не вывихнул.