Заклятие предков
Шрифт:
За врата жизни он выехал где-то через час. Придержал коней, оглядываясь на странный город Дюн-Хор. Ведун провел здесь всего несколько дней, но уже мог примерно представить его долгую историю. Когда в здешних местах царила тропическая жара, Дюн-Хор наверняка был богатой столицей обширного края, средоточием богатства и мудрости. Но пришли холода, люди убежали вслед за теплом, и здесь остались только самые упрямые, ведя аскетическую жизнь, с трудом отогреваясь каменным углем и пытаясь оправдать свои муки необходимостью оберегать древние знания. Потом холод начал отступать. Жить стало легче, народы и племена потянулись на забытую родину. Те из хранителей, что ценили сытость, тепло и покой превыше служения долгу, наверняка устремились
Внезапно ведун понял, что в его языке есть название для места, по всем признакам совпадающее с этим. И губы сами собой прошептали:
— Шамбала… — Олег вздохнул: — Прощай, северная Шамбала. Спасибо за все, что ты пожелала мне дать.
До Печоры ведун добрался за шесть дней. Торопиться ему было некогда, времени подумать над чем-либо имелось в достатке. Тем паче, что дорога зимой спокойная. Неторопливо сыплются с неба крупные хлопья снега, мерно шелестит по насту ветер, медленно разгорается и потом так же неторопливо угасает затянутое плотной пеленой небо.
К полудню шестого дня Синташта вильнула в последний раз, прорезала густой до черноты ельник и выскользнула на широкий простор Печоры. Метрах в ста впереди все еще лежали засыпанные снегом туши керносов. Олег подъехал ближе, остановился. Вокруг тел имелось множество звериных следов — и свежих, и давних, уже почти занесенных. Однако жрать порождения древней магии не стал никто.
— Живое живым, мертвое мертвым, — негромко пробормотал ведун, повернул вверх по течению и отпустил поводья. Пусть гнедая сама выбирает, с какой скоростью брести. Она уже доказала, что умеет выкладываться до конца, когда это от нее требуется. Так к чему понукать лошадь, когда в том нет особой необходимости?
Скакуны неспешно побрели по снежной целине, постепенно прижимаясь к берегу, начали на ходу прихватывать губами ломкие трубки камыша и торчащие из-под прибрежных наносов стебли осоки.
— Эх, хорошие мои, да вы, видать, уже животами маяться начали? — вышел из задумчивости Олег. — Пора на сено сажать. А ну-ка, пошли тогда рысью. Нужно к жилью человеческому поспешать.
Гнедая, получив ощутимый пинок пятками, недовольно тряхнула головой, однако затрусила заметно быстрее, потянув следом и заводного чалого. Вскоре по правую руку показалась какая-то протока. Середин уверенно промчался мимо, так же уверенно миновал устье еще одной речушки, третьей, но напротив четвертой уже придержал коней и тихо выругался: куда поворачивать? Какая из рек привела его из вятских земель к полноводной Печоре? Указатели среди таежных дебрей ставить никто не догадался, да и особых примет «своей» реки он, улепетывая с волхвом от нечисти, запомнить не удосужился.
— И что теперь? — Олег раздраженно сплюнул, и скакуны, почуяв плохое настроение хозяина, тревожно заржали.
Ошибиться было нельзя. Истоки Сысолы, вытекающей из вятских земель в сторону Ледовитого океана, отделяло от истоков Кобры, текущей в море Каспийское, всего верст тридцать. Оттого в тех местах и деревень имелось в достатке, и дорог летних, и зимников. Уж очень любили купцы этот волок: он позволял уйти к далеким европейским странам, минуя принадлежащие жадным новгородцам порты. Ни тебе здесь дани подорожной, ни попутчиков навязчивых. Но это на Сысоле, от которой к Вычегде, а по ней и к Ижме зимник тянется. А повернешь не туда, на реку другую, соседнюю — и растворится она километров через триста среди непроходимых чащоб, в снегах, что коню по брюхо, а пешему и вовсе выше сил. И что тогда? Без накатанного зимника из леса не выйти, припасов на обратный путь не хватит, весны ждать и того хуже — заместо снега болота откроются, нечисть дневная и ночная попросыпается… Да и как с пустым брюхом ждать? Не коней же резать! Охотничьим мастерством ведун отродясь не занимался.
— Что скажешь, вещая каурка? — поинтересовался Середин у гнедой.
Та обиженно всхрапнула.
— Понял, — кивнул Олег. — Сам завел, сам и выкручиваться должен.
Ведун еще раз обвел глазами сумрачный и холодный бор.
— Ладно, давай думать. Болгары, югра мимо Новгорода ходить не любят. Черемисы, как с вотяками в очередной раз поцапаются, до норманнов и прочей немчуры дорогу округ Новгорода и Холмогор так же находят. Многие купцы персидские, вятичи сказывали, опять же до Европы добираются — а этих новгородцы и вовсе через свои земли не пускают. Монополию на немцев берегут. А путь округ Великой Республики один — по Печоре. Там, в устье, говаривают, даже порт есть. Нарьяном, кажется, звать. Где и припасами запастись можно, и зазимовать, коли льды неожиданно запрут… Туда, вниз, и обоз шел, по следу которого мы поначалу двигались, помнишь?
Гнедая не ответила. Олег успокаивающе потрепал ее по шее, напряженно думая.
Эх, сейчас бы карту! Любую, пусть даже грубую и слепую школьную схему — хоть одним глазком взглянуть, как раскидываются на ней голубые ниточки рек, куда тянутся, где приникают друг к другу, чтобы растечься к разным океанам! Золотом бы чистым заплатил, монетами всю поверхность выложил в два слоя без жалости — а поглядев, пропитал бы чистым пчелиным воском, свернул в трубочку и хранил бы в серебряном тубусе с самоцветами… Нет карты. А от решения зависит многое… Потому как концы на русских просторах сотнями километров измеряются. Один раз в направлении ошибись — потом не один год на прежнее место выползать придется.
— Не может на Печоре ни одного селения не быть! — наконец решительно заявил Олег. — Слишком уж великая и знаменитая река. Хоть кто-то да на ней живет. А там и спросить можно. Вперед, родная. Вверх по Печоре пойдем. А там как карты лягут.
Гнедая явственно вздохнула и лениво потрусила дальше.
— Да, не может здесь не быть селений, — уверенно кивнул ведун, однако мысленно настроился утреннюю и вечернюю порцию урезать — мало ли что…
Дни потянулись дальше, перемешиваясь, вопреки всем метрическим системам, с километрами. По неглубокому, но рыхлому снегу верховую лошадь больше десяти километров разогнать нельзя — запарится. Роздых ей нужен от седла и сумок хоть раз, кормежка… Потом опять в путь. За день чистой дороги — часов двенадцать. Со всякого рода задержками — километров сто получается. Подъем, привал — сотня километров позади. И снова — подъем, привал.
Подъем. Облака изредка расходились, показывая небесную синь, потом снова сходились, присыпая землю мягкими белыми хлопьями. Налетал ветер, снося эти хлопья с открытого льда под деревья, а заодно обмораживая путнику нос и заставляя слезиться глаза, и Олег никак не мог понять — радоваться этому ветру или ругаться. Наверное, если бы не обряд посвящения, защищающий, по утверждению Лепкоса, от холода, Середин отморозил бы себе все лицо до кости. Но теперь ему было просто морозно — и все.
После пяти дней пути он наконец увидел деревню — два бревенчатых дома на высоком берегу. Весело гикнув, ведун пустил коней вскачь, взметнулся на пригорок, вежливо спешился, подошел к двери, постучал… Потом толкнул дверь и вошел в темную избу.
Нет, беды здесь не случилось: на лавках не лежало мертвых тел, столы не были порублены мечами, а глиняная посуда аккуратно стояла на узких деревянных полках. Под потолочными стропилами висели полотняные мешочки. На ощупь — с каким-то зерном. У низкой печи с короткой трубой лежало несколько охапок дров.
Обычный летний дом какого-то промысловика. Поработал человек летние месяцы, а потом и к дому подался. Охотники, правда, на промысел как раз зимой уходят, когда для лыжника нигде препятствий нет. Но ведь не каждому пушнину добывать? Есть еще рыбаки, бортники, кузнецы, угольщики…