Заклятые супруги. Леди Смерть
Шрифт:
– Вы забываетесь.
– Может быть, – теперь мадам Ильез уже не сдерживалась, – можете меня уволить, потому что теперь вы здесь вроде как хозяйка. Но моего мнения это не изменит. Позвольте пройти!
Она не толкнула меня только потому, что я вовремя отступила в сторону, пронеслась быстрее «Стрелы Загорья» мимо крохотной станции и скрылась за поворотом. Я подавила детское желание показать ей вслед язык, потерла снова начинающие ныть виски и шагнула в столовую, где с облегчением рухнула на любезно отодвинутый Жеромом стул. От запахов специй, пряностей и густого наваристого бульона затошнило, но я все-таки подвинула к себе супницу и открыла крышку.
– Заприте
Нужно было начинать очередной «приятный» разговор, но я не знала с чего. В голове мутилось, пальцы снова стали ледяными и дрожали. Взгляд метнулся от легких голубых портьер по штофной отделке стен, от диванчика к столику у окна, бессмысленно скользнул по подсвечникам, букетику аламьены в вазе и снова уткнулся в тарелку. Она двигалась. То есть плавала в густом скользком тумане. Туда-сюда. Вместе с приборами и салфеткой.
Надеюсь, эта попытка геройства не обойдется мне слишком дорого.
– Мэри сказала, вы хотели меня видеть?
Жером ждал, поэтому я зачерпнула суп и поднесла ложку к губам. Мы приступили к обеду, точнее, приступил он. Похоже, совсем не смущаясь такому вниманию. Я же смотрела на блюдо с морковкой, окруженной луковыми колечками, и запеченный с чесноком хлеб. Тело мелко дрожало, точно меня захлестнуло «мертвой удавкой».
– Я хочу знать, почему за мной следят.
Жером замер и потемнел лицом.
– Об этом вам лучше спросить графа.
– Я спрашиваю тебя.
– Я не стану говорить с вами об этом, миледи.
Он упрямо наклонил голову и снова принялся за еду. А у меня на глазах грань стерла цвета, чтобы спустя миг снова выплюнуть в мир. Внутри все клокотало от тщательно сдерживаемой ярости, я нырнула во тьму, окунулась в нее, как в мертвое озеро, с головой и снова оказалась на поверхности. Судорожно втянула воздух.
– Вы не имеете права так со мной обращаться. Я не ваша пленница.
Жером промолчал.
– Смотри на меня. Отвечай!
Я повысила голос самую капельку, но он разорвал тишину, как удар хлыста.
Камердинер мужа ответил мне жестким взглядом.
– Приказ графа, миледи. Чтобы вы себе не навредили. Особенно после того, что вы натворили в Лигенбурге.
Натворила… я? Какая трогательная забота, Верховный ее дери!
Магия взорвалась внутри калейдоскопом тьмы. Черные льдины плавились перед глазами, удушающие нити тянулись своими щупальцами, оплетая тело, разрывая одежду в клочья. Я вцепилась в стол побелевшими пальцами, задыхаясь от переполнявшей меня мощи. Никогда раньше не испытывала ничего подобного, она сочилась сквозь поры и текла в мир, я видела тлеющую скатерть, черные точки побежали по столовому серебру, супница взорвалась в крошку, кожу обожгло. Я не двинулась с места, но расползающаяся от меня тьма пожирала дерево, оставляя за собой осыпающийся под ноги пепел.
Жером вскочил из-за стола, и тьма устремилась к нему. Захлестнулась удавкой на шее…
Всевидящий, нет!
Я потянула ее назад – беснующиеся смертоносные потоки, рвущиеся сквозь меня, толкнула назад, запирая в себе, и словно окунулась в огонь с головой. Ледяное пламя пожирало изнутри, я рухнула на колени, рот заполнил солоноватый привкус крови. О нет, нет, нет! Да что же это такое? Строчки из письма отца мельтешили перед глазами. Даже он опасался меня: Уильям Биго, сильнейший маг, совладавший с древней магией армалов, боялся, что не сумеет удержать тьму собственной дочери. Он боялся чего-то подобного? И что тогда говорить обо мне самой? Перед глазами мелькнула смазанная картинка – я совсем маленькая,
Я не могу позволить этому повториться. Если это случится сейчас, в доме никто не выживет.
– Всевидящий! Миледи…
– Не трогай меня! – Я вскинула руку, и Жером остановился, точно уперся в невидимую стену.
Успокоиться. Как учил отец.
Перекрыть связь… отрезать себя от тьмы.
Вот только она отказывалась отступать – запертая в хрупком сосуде моего тела, бесновалась внутри, выжигала, сводила с ума. На этот раз я не теряла сознание: ни когда меня несли по лестнице, ни когда Жером кричал на высыпавших отовсюду слуг, и те прятались, как мыши, завидевшие кошку. Лица, лица, лица – бесконечные лица, бледные, в пепельно-черной дымке. Под пальцами жалобно треснула простыня, по сравнению с моей кожей подушка казалась нагретым кирпичом. Запястье словно скрутило проволокой – и тьма отхлынула. Не попятилась, как признающий поражение волк, просто отступила с шипением, как змея, уползающая за камень. Готовая напасть в любой миг.
Я судорожно вздохнула и зажмурилась.
– Миледи, что мне сделать?
«Ничего. Ты ничего не сможешь сделать», – хотела ответить я, но из горла вырвался сдавленный хрип.
Образы родных были размытыми и далекими. Я тянулась к ним в тщетной попытке зацепиться за жизнь. Винсент. Строгий, со сдвинутыми бровями, молчаливый, сдержанный и жесткий, такой родной. Матушка, с поджатыми губами и королевской осанкой, за что-то отчитывающая сестру. Лави, милая Лави, украдкой подмигивающая Луизе. Жена брата…
Снова скрутило болью так, что тело выгнулось дугой.
Я справлюсь. Смогу. Остановлю!
Огонь локонов Луизы мелькнул и погас во тьме. Даже надрывный рев Луни, отголосками памяти звучащий в ушах, и ржание Демона доносились как через подушку. Глаза кололо насыпанным под веки льдом, но из темноты вдруг отчетливо проступил образ, который я всеми силами старалась забыть: медовые волосы, ослепительное сияние мглы… Липкий пот разъедал кожу. Короткое имя дурманящим противоядием пекло губы, не смея вырваться в мир.
Анри… Анри. Анри!
Тишина. Боль отхлынула, я снова могла дышать: тяжело, как выброшенная на берег рыба. Открыла глаза, но красок уже не видела. Только грань, затянувшую реальность, только призрачно-бледное лицо Жерома… Значит, следующий приступ не за горами, и он будет еще сильнее.
Что, если я… не смогу удержать Смерть?
14
Сейчас, когда все зависело только от него, сдерживаться было сложно. Сложно не загнать лошадь, которая и так выбивалась из сил на полпути со станции. Дорога в ночи петляла меж полей черной лентой, а белоснежная скатерть аламьены казалась погребальным саваном. Темная сирень неба, ближе к лесу переходящая в лиловый, грозила вот-вот рухнуть на землю. Ругать себя за то, что не остался в Лавуа, бессмысленно, но остановиться он не мог. Поехал, потому что не мог не поехать: нужно было узнать, о чем они говорили с Евгенией, а вытащить из Терезы что-то, о чем она не хочет говорить, – проще мир поменять полюсами. Проклинал себя и всех, кого только можно, за то, что сразу не запихнул ее в поезд до Лигенбурга – пусть даже силой пришлось бы отволочь эту несносную девчонку к брату. Тогда не запихнул, а теперь уже поздно.