Заключительный аккорд
Шрифт:
А политическое положение? Начиная с осени даже последние союзники Германии переметнулись на сторону противника. Великая Германия осталась одинокой в этой войне. Не разумнее ли было сейчас, когда до конца осталось совсем немного, сложить оружие?
В душе доктор Цибарт понимал, что антипатия к фашистам привела его к абсурду. Профессиональный долг врача обязывай его спасать жизнь человека, а не убивать, как он поступил с раненым. И вот теперь господин советник хвалит его за мужество, когда на самом деле он оказался трусом. В душе доктор чувствовал себя виноватым.
Начальник штаба армейского корпуса полковник фон Зальц был человеком осторожным и предусмотрительным. Его психологическая практика принесла ему до сих пор больше успеха, чем все военные премудрости или уставные параграфы. Он был сторонником политики кнута и пряника.
Разговаривая с бывшим обер-лейтенантом Фрицем Хельгертом, он предложил ему сигарету.
Хельгерт сигарету не взял и лишь покачал головой.
Полковник вежливо улыбнулся и, прикурив, глубоко затянулся.
— Отвечая мне, вы должны исходить из того, что потерпели поражение по всем линиям и в самом скором времени предстанете перед судом военного трибунала. Я полагаю, что не может быть никакого сомнения относительно того, каков будет приговор. К слову, моя фамилия фон Зальц. — Полковник сделал небольшую паузу, с тем чтобы Хельгерт смог представить себе всё то, что ждёт его от момента вынесения смертного приговора до приведения его в исполнение. — Но мы могли бы прийти, так сказать, к джентльменскому соглашению.
Господин военный судебный советник чуть не задохнулся.
Офицер по разложению войск противника боялся, даже пошевелиться.
«Что им уже известно? — лихорадочно думал Хельгерт. — Кое-что, видимо, удалось выудить у Шнелингера. У тяжело раненного не так уж трудно узнать что-нибудь. Теперь они будут оперировать тем, что им известно, надеясь узнать у меня остальное. Важно не проговориться на допросах».
Прежде всего он может молчать, не отвечать ни на один из поставленных ему вопросов. Хельгерт вспомнил, что, согласно Гаагской конвенции, он обязан сообщить только свою фамилию и воинское звание, а это он уже сделал;
Ночью Хельгерт долго не спал, раздумывая, как вести себя, и вдруг его бросило в жар. Он совершил непоправимую ошибку, назвав себя, так как в глазах фашистских судей он не военнопленный, а перебежчик и изменник. Следовательно, интернациональные правила на него не распространялись. Назвав себя, он поставил под удар свою жену Ильзе, которая носила его фамилию, и своего отца, дни которого на свободе теперь наверняка сочтены. Подумав об этом, Хельгерт даже застонал от обиды.
— Ваш красный шеф Тарасенко не обрадуется вашему провалу, — как бы невзначай бросил полковник.
Но Хельгерт и виду не подал, что испугался. «Выходит, о Тарасенко они уже знают, — подумал он. — Этого можно было ожидать. Что же мне делать дальше? Если я буду молчать, они начнут меня пытать. Если же и это не даст желаемых результатов, они устроят надо мной короткий суд и приговорят к смерти. Могу ли я допустить это? Мне, немцу, когда я перешёл на сторону Советской Армии, поверили. Моя смерть может повредить друзьям.
Следовательно, я должен жить на свободе, а для этого мне нужно выкарабкаться из этой клетки. По как? Такое возможно только с помощью советских товарищей».
Задание, с которым его сюда послали, должно быть выполнено, следовательно, для его выполнения сюда пришлют новых товарищей. А вот останется ли он, Хельгерт, до этого времени в живых, ответить трудно.
Прежде всего необходимо предупредить о случившемся Тарасенко. Это сделают Григорьев, Хейдеман и Руди Бейдер, которые проберутся через линию фронта.
Хельгерт понимал, что ему нужно потянуть время. Может, тогда он останется в живых… Нужно… Однако, отказавшись давать показания, он вряд ли сможет долго водить за нос фашистов.
Быть может, есть смысл прибегнуть ко второй возможности: поддерживать у фашистов интерес к собственной персоне, заинтересовать их сведениями, которые не имеют ничего общего с заданием, но покажутся фашистам ценными.
«Почему советскую разведку так интересует наш корпус? — думал полковник фон Зальц. — Сорок шестой танковый корпус прикрывает Варшаву. Разве этот корпус их не интересует? Они могли бы тайно высадиться в расположении восьмого армейского корпуса. Могли бы, но они почему-то высадились именно здесь. Были ли в их группе русские? Нужно будет его чем-нибудь угостить, чтобы затем легче было вызвать на разговор».
— Не хотите ли чашечку кофе, Хельгерт? — предложил полковник.
Фриц не отказался от кофе.
Фон Зальц был доволен своей тактикой допроса.
Военный судебный советник в душе благодарил бога за то, что допрос пленного взялся вести лично начальник штаба корпуса, с его согласия, разумеется.
Хельгерт, воспользовавшись крохотной передышкой, лихорадочно думал о том, чем бы сейчас можно было заинтересовать врагов. Им, разумеется, нужна конкретная информация: численность войск, их вооружение, состав резервов, пути подвоза, средства связи. Их интересуют тактические и стратегические цели командования, даты, оценки, фамилии…
Немецкие и русские фамилии. Назвать их — значит встать на путь предательства. Опять тупик. Тогда как же можно спасти собственную жизнь? Хотя, откровение говоря, речь идёт не о собственной жизни, а о скорейшем окончании этой разбойничьей войны, «Но разве ты имеешь право наводить гитлеровскую разведку на других людей? Разве можешь ценить самого себя дороже других товарищей, русских или немцев? Когда Тарасенко разъяснял нам обстановку, всё было понятно, но теперь всё словно в тумане. А страх перед смертью становится всё сильнее и сильнее. Следовательно, остаётся одно: собрать воедино всё своё мужество и умереть достойно. А о достойности следовало бы подумать и раньше».