Заколдованная душегрея
Шрифт:
Страх напал на парня – как напал бы на всякого человека, которому предлагают этакое угощеньице. И тут же проснулся норов.
Данилка гордо отвернулся от поднесенной к губам чарки.
Целовальник сшиб с него шапку и, ухватив за пушистые волосы, запрокинул ему голову. Данилкин рот сам собой открылся…
– Эй, Григорьич! – раздался вдруг зычный голос. – Ты кого там в угол зажал – не девку?
– Ты знай пей, – отозвался целовальник, не поворачивая головы. – Пей, да дело разумей!
– Я пью! – сообщил незримый мужик. – А
Из темного угла появился, воздвигнувшись над столом, молодец – рослый, плечистый, в дорогом лазоревом кафтане с собранными рукавами такой длины, что если распустить – по полу бы мели, но со смутным, как после долгодневного запоя, лицом. Когда он выпрямился, с плеч свалилась богатая шуба, но он и не позаботился поднять ее с грязного пола.
– Все бы вам добрым людям головы морочить! Что, много ли парень задолжал?
– Вот черт разбудил… – проворчал Егорка.
– Поди сюда, слышишь? – велел молодец Данилке. – Со мной – не тронут! Хочешь – выкуплю? Я им полтину дам – отстанут!
Видать, слово смутного молодца в кружале все же имело вес, Данилку отпустили и позволили шагнуть навстречу благодетелю. Парень, схватившись рукой за шею и даже не подобрав шапки, поспешил к столу, уставленному кружками, чарками, скляницами и сулейками.
– Садись! – приказал молодец, шлепаясь на скамью и давая возле себя место. – Кто таков?
– Я с Аргамачьих конюшен… – Тут Данилка вовремя вспомнил, что никакой должности на конюшнях он не имеет, держится исключительно добротой деда Акишева, а в беседе с приличными людьми этим щеголять не с руки, так что придется соврать. – А прозванием – Ивашка Анофриев.
– Пить будешь, Ивашка?
– За чужие не пью, своих пока не нажил, – сразу отрекся от хмельного Данилка.
Молодец поглядел на него, хмыкнул и треснул ладонью по плечу, что означало – хвалю!
– А я Илейка Подхалюга, однако ты меня так звать не смей!
– Илья, а по отчеству? – осторожно спросил Данилка.
Молодцу было на вид лет около сорока, хотя и нарядился он, как молодой жених. Да и седина уж мелькала в крутых нечесаных кудрях. Да и дородства он накопил – широк-то в плечах широк, но, оказавшись с ним рядом, легко можно было оценить немалого охвата чрево. Звать такого богатыря одним именем Данилка счел неприличным.
– Илья Карпович. Ты, коли не пьешь, чего по таким непотребным местам шатаешься?
– Да сестрину душегрею ищу! – снова пуская в ход состряпанное вранье, воскликнул Данилка, тем более что целовальник и Егорка торчали поблизости и слушали беседу. – Сестру на свадьбу звали, а сестрин муж взял да и пропил! Мне сыскать велено, чтобы выкупить. Душегрея только с виду-то хороша, а вся из кусочков сшита.
Тут парню взошло на ум, что нужно наконец-то увязать между собой треклятую душегрею и подьячего Бухвостова.
– Сестра на конюшни прибежала, нашему подьячему в ноги кинулась. Уйми ты, говорит, мужа! Он же до того допьется – конюшни подожжет!
Вроде бы получилось складно.
– Такой он у вас добрый? – удивился Илейка.
Данилка призадумался. Кто его, Илейку, разберет, одет он на зависть любому дворянину, скорее всего, что имеет в приказах знакомцев. И беречь бухвостовское достоинство от сплетен Данилка тоже не нанимался…
– Добрый, если сунешь барашка в бумажке.
– Вот и я о нем то же самое слыхивал! – развеселился Илейка. – А то, может, сестра ему другим барашком услужила? Бабы – они по-своему расплачиваются!
– Да Бог с тобой! – Данилка совершенно искренне шарахнулся от шутника, но Илейка не унимался:
– А что сестра? Хороша ли собой? Вот я братца вызволил, а она бы меня и отблагодарила?
Данилку дед Акишев столько раз уродом называл, что парень в это уверовал.
– Хочешь знать, какова сестра, на меня посмотри, Илья Карпович, – посоветовал он. – Мы с Татьяной, говорят, на одно лицо получились.
И сам порадовался, до чего ловко ввернул Татьянино имя. Теперь, даже ежели кто вздумает проверять, комар носу не подточит – есть такая Татьяна с мужем-питухом Родькой!
– Ну-ка, поворотись…
Илейка некоторое время глядел на Данилку, наконец хмыкнул.
– Нет уж, видать, мне сегодня бескорыстно доброту являть придется… Есть хочешь, Ивашка?
– В кружалах же не подают.
– Мне – подают! Посиди со мной, сделай такую милость. Выпьем, поговорим.
По правде, есть Данилке хотелось неимоверно. Как вчера утром на конюшнях позавтракал, так по сей час крохами пробавлялся.
– Недолго посижу, а там и пойду, – сказал он. – Мне же душегрею найти надобно.
Про еду не сказал ни слова. Просить, чтобы покормили? Да лучше умереть.
– Григорьич! – позвал Илейка. – А тащи-ка парню чарку! Он не кот, молока не пьет, а от винца не откажется! Время, поди, уж обеденное, а в обед сам Бог велел. Ну-ка, Григорьич, что у нас там еще осталось? Не все же я со вчерашнего дня приел да выпил!
И расхохотался вроде бы и радостно, широко разевая рот и сверкая белоснежными зубами, а приглядеться – так невесело. И было в его смехе что-то очень неприятное…
– Да всего полно! Водка анисовая и коричная, водка боярская, вино боярское с анисом, – стал перечислять целовальник, – вино с махом дворянское… мало?
– Анисовой перед обедом? Под грибки, а? – спросил Данилку Подхалюга.
Парень пожал плечами.
Был он не избалован, и всякая щедрость казалась ему подозрительной. Тем более бурная и безосновательная, как у Илейки.
– А нет ли чего такого, чего я еще не пил? – полюбопытствовал у целовальника Подхалюга.
– Да все, поди, перепробовал, – подумав, сказал тот. – Ты у нас, Илья Карпович, который уж день царева кабака отшельник?