Заколдованная страна
Шрифт:
– Вы это уже рассказывали, – перебила Вера.
– Действительно, рассказывал, – согласился я, – видимо, это спирт. Тараканий Бог заметил:
– Спирт, между прочим, ворованный, я это желудком чую.
– С чего вы взяли?! – вскричали Вера и Ольга хором.
– Просто меня ворованный не берет, потому что, как показывает история, все экспроприированное не впрок. От купленного я через пару минут балдею, а ворованного хоть канистру выпью – и ничего!
Наши хозяйки напрасно испугались разоблачения в присутствии судебного исполнителя, тот вовсе пропустил мимо ушей сообщение о принадлежности спирта, поскольку он тем временем формулировал один жизненный анекдот
– У нас в суде, месяца три
– Кстати о Христе, – заикнулся я. – Мне почему-то кажется, что он относится к России с особой, я бы даже сказал, трогательной симпатией…
– Ничего себе симпатия! – с горьким чувством сказала Вера. – Налицо бедная, деградирующая страна, ошалевшая от водки, земля лентяев, писателей и воров, земля беспорядка как способа существования, а вы уверяете, будто Христос к нам относится с трогательной симпатией!…
– Видите ли, у меня имеются на то веские доказательства. Например… в России самая высокая плотность прекрасных женщин на квадратный километр – это первое. Если у нас и есть что-нибудь истинно неземное, кроме литературы, так только наши женщины – это второе. Наконец, в стране все держится на женщинах, от семьи до обороноспособности государства, – это третье. Согласитесь, что коли в лице прекрасного пола России ниспослана такая-то благодать, то это, конечно же, неспроста, то в этом, по-видимому, кроется какой-то знак, некое обещание…
– А я полагаю, – сказал Тараканий Бог, – что Всевышний послал нам прекрасных женщин в качестве компенсации. Видит, что дела в стране идут через пень колоду, ну и сделал в генном коде соответствующую поправку, ведь нельзя же, чтобы все было в России плохо, это уже выходит перебор, надо чтобы что-то было и хорошо…
В этом пункте дискуссии я немного отвлекся, так как поймал на себе… я бы сказал, огненно-нежный взор обеих моих хозяек, и меня обдала теплая внутренняя волна. Когда я пришел в себя, Оценщик говорил, взявшись за подбородок
– Что касается меня, то я придерживаюсь следующей платформы. Христос давным-давно про нас позабыл. Поглядел-поглядел на российские будни и махнул рукой, мол, ну вас к чертям собачьим, живите как знаете, отщепенцы, хоть передушите друг друга до последнего человека. Образно говоря, или бога вовсе нет, или он с нами окончательно расплевался. По-другому я Россию не в состоянии объяснить.
– Хорошо, – сказал я, – а куда вы денете нового человека? Чему приписать нового-то человека, если он не продукт особого внимания Иисуса Христа по отношению к россиянам?! Ведь именно в результате общественного настроения и отсюда всяческого горя, через которое мы прошли по следам Христа, где-то в середине XIX столетия в России народился, так сказать, предбудущий человек, человек решительно не от мира сего, точно так же, как вследствие трехлетних мытарств Сына божьего народился христианин, попиравший
– Будем отрицать! – настырно сказала Вера.
– И напрасно, – объявил я. – Потому как очевидно всем, кроме учителей литературы и русского языка: среди нас давно уже водится предбудущий человек, который, гораздо больше среднеарифметического, чадо божье, и уже потому хотя бы что он жив духом, любовью и способен быть даже счастливым на ровном месте, как говорится, из ничего. Ведь у нас даже записной негодяй – неровная, неожиданная натура, ведь он, черт такой, может походя изнасиловать в лифте бабушку, а в лагере станет писать стихи и перечислять зарплату в какой-нибудь детский дом!
– Это точно, – сказал Оценщик, – это в преступных кругах обыкновенное дело, наши урки на все способны…
– Вы бы присели с нами, – обратилась к нему Ольга и вытащила из-под стола пуфик, обитый штофом. – А то неудобно, что вы стоите. Чай будете с нами пить?
– Ну, – подтвердил Оценщик и сел к столу.
Ольга налила ему чаю, пододвинула сахарницу и тихо проговорила:
– Я что-то тоже не верю в вашего предбудущего человека.
– Хорошо! – с горячностью сказал я. – Вот ответьте мне, Ольга: будете вы счастливее оттого, что завтра отремонтируют вашу квартиру, вообще приведут ее в европейский вид?
Ольга ответила честно:
– Нет.
– Ну вот вам и решение всех вопросов, потому что голландец – будет!
– И все-таки, – это уже Тараканий Бог, – многие, ох, многие вопросы остаются по-прежнему без ответов. И знаете почему: потому что «несть ни еллина, ни иудея». То есть если мы договоримся, что национальность – понятие прежде всего этическое, а не этническое, именно что национальность – это некий комплекс ориентиров, ценностей, свычаев и обычаев, то Христос пристально опекает не русских, или евреев, или американцев, а определенный этический тип людей. Иначе говоря, это не русским такая божия благодать, но приближенному человеку, который водится и среди русских, и среди всех прочих народов мира. Вы, наверное, не будете отрицать, что немало русских по этической сути живет в Германии, немцев – во Франции, французов – в Соединенных Штатах, американцев – в пустыне Калахари, а туарегов – в СССР… Вот ведь Паскаль: он же был русский, самого что ни на есть московского разлива был русский, только что по фамилии не Петров!
– Это точно, – сказал Оценщик. – Паскаль был русский, хоть у него фамилия не Петров, а наш районный прокурор – жид! Он именно Петров, Дмитрии Ильич, но в действительности он стопроцентный жид, образно говоря, в синагогу за справкой ходить не нужно.
– Вы что, антисемит? – с легкой неприязнью спросила Ольга.
– Я? Нет… А с чего вы взяли?
– Да как-то словечко «жид» не в чести у нормального человека.
– Ну извините.
Вера сказала:
– Вообще это уже какой-то отпетый интернационализм. В Священном Писании только «несть ни еллина, ни иудея», а у вас вовсе никого «несть», кроме приближенного существа. Это уже что-то слишком по-большевистски. Кстати заметить: чего только не повыдергивали из Библии большевики, и все во вред, потому что «Слышат звон, да не знают, где он».
– В этой связи, – сказал я, – хотелось бы посетовать, что напрасно большевики проигнорировали самую суть христианского учения – любовь к врагу, очень даже зря они ее не взяли на вооружение. Поскольку коммунизм в чистом виде есть продолжение христианства в сфере социально-экономических отношений, то резонно было бы, чтобы они включили в свое учение и любовь. Ибо из ненависти, хоть персональной, хоть классовой, хоть какой, никогда ничего путного не рождалось. Возьмите Солженицына: он ненавидит, он прежде всего ненавидит, и в результате из него получился Герцен для простонародья…