Заколдованное нагорье
Шрифт:
Маков ускорил шаг, развернул кусты и вдруг остановился перед шевелящимся черно-красным бугром.
— Кыш! — замахал он руками, и странная куча распалась. Над кустами поднялась стая ворон. Черные птицы расселись по веткам деревьев, закаркали.
Запах пропастины ударил в ноздри: перед людьми лежала рогатая туша изюбра, расклеванного воронами. Казалось, стая черных птиц настигла таежного силача, повалила на куст и заклевала насмерть. А потом распотрошила так, что ребра светились на солнце.
— Солонец! — объяснил Маков и кивнул на дальний край поляны. — Где-то недалеко и стрелок...
Среди травы чернела проплешина, истоптанная копытами зверей.
— Стрелять здесь положено одному охотнику, — произнес Валик и оглянулся на Устю, — чей надел...
Устино лицо становилось под цвет березовой коры, точно жизнь покидала ее. Валик сообразил, что сейчас она упадет в обморок, хотел поддержать ее. Но Устя отшатнулась, показала на темный комок возле куста ольхи.
— Шапка дедушки... Неужели и с ним стряслась беда?
— Где же он сам? — прошептал Валик и тут услышал стон, донесшийся из-за кустов.
— Деда-а-а!
Устя кинулась на стон, за ней устремился Маков, потом уж встрепенулся Валик.
— Дедушка!..
От Устиного крика захлопали, застучали в ветках крылья ворон.
— Дедуля дорогой мой!
Под кустом ольхи, скрючившись, лежал Гордей. Глаза его еле проглядывали из-под оплывших век, ручеек крови запекся в бороде. Палец прирос к спусковому крючку винтовки, но, видно, сил уже не было нажать. Вокруг деда валялись стреляные гильзы, точно он отбивался до последнего патрона от многочисленной банды.
— Дедушка, жив? — Устя опустилась перед Гордеем на колени. — Что стряслось?
Из-под века охотника выскользнула мутная капелька, жгутик крови на бороде дрогнул, и старик прошептал:
— Зюбря добыть хотел... чтоб выгода как была от похода. Не угодил по убойному месту... а он возьми да на меня... Копытом по грудям-то и шибанул... Стар больно стал...
Только тут Валик понял, почему скоробилась телогрейка на груди старика и мошкара над этим местом клубится роем. Валик сломал ветку и стал помахивать ею, отгоняя кровопийц от груди Гордея.
— Пить, пить хочется...
— Ох, дед — семь бед! — Маков тряхнул рюкзаком, достал кружку и направился прямо по кустам к ручью.
— Парнишка, — залепетал Гордей, — прости, Христа ради, меня... Ипатову собачку я прикончил... Думал, повернешь сразу назад... Заявишь куда следует про ножичек, сдержут ученого-то, чтоб тайгу не запакостил...
— Теперь дело прошлое, — пробормотал Валик.
— Видно, конец мой пришел, — жалобно отозвался Гордей. — Хоть на людях помру, и то спасибо.
— Сейчас дадим водички, дедушка, — сказала Устя. — Не бросим тебя, не бойся.
— Сразу стало легче, — проговорил Гордей. — Среди ворон помирать больно страшно, Устюша, а они уже и выстрела перестали бояться.
— Эх, деда, деда, — вздохнула Устя. — Беда не выходит из нашего дома.
— Выйдет! — Валик пристукнул шашкой. — Поможем выйти!
Гордей вдруг увидел саблю перед собой, близко посаженные глаза его расширились и стали походить на дульный срез двустволки.
— Хотел, чтоб шуму не было в нашей тайге, — залепетал старик, — вот и прятал... Откуда только принесло тех трех супостатов?
— Где папу похоронил, дедушка? — всхлипнула Устя. — Где его могила?
— На Небожихе схоронил его, — выдохнул Гордей, — на самой верхушке, каменьем укрыл... Хорошо лежит отец твой, Устя. А меня тут закопаете...
Его рот перекосило, глаза подвело, ноздри раздулись, словно в последней затяжке живительного воздуха. В этот миг захрустели камешки под ногами Макова, и геофизик приставил ко рту Гордея кружку с водой. Старик ощутил потресканными губами влагу, приподнялся и стал жадно пить. Сделав несколько глотков, откинулся и как будто заснул. Маков расстегнул на нем телогрейку и отодрал рубаху от ран. Гордей застонал, но Олег Маков не дрогнул. Он снял клочком мха запекшуюся кровь, ощупал ребра вокруг развороченной мышцы, сказал:
— Кажется, внутренних повреждений нет... Скользом копыто прошло... Заражения тоже нечего опасаться — здесь все стерильно... В общем, до больницы донесем, а там поставят на ноги...
— В тюрьму не посадят, Захарыч? — простонал Гордей.
— Надо бы, — отрезал Маков, — да у нас не положено человека сажать за одичалость.
— Оклематься бы, — всхлипнул Гордей. — Ради Усти бы...
— Твоего здоровья, дед, хватит еще не на одного запретного зверя, — усмехнулся Маков, доставая из бокового кармашка своего рюкзака бинт и пузырек с йодом.
— Нет, отохотился, видно, я, — одышисто запричитал Гордей. — О душе подумать самое время... Сколь ни загораживай своего надела, жизнь прорвется. Не там, так тут!.. Не заметишь, как сам пугалом становишься. Для своих же родных... Хочу, чтоб все прониклись моим покаянием... Считал, держу позицию, да просчитался... Возвратился на круг свой...
— А жизнь, она идет не по кругам, а по спирали, дед! — возразил Маков, забыв про медикаменты в своих руках. — Так нас с твоей дочерью большая наука учит! И чем тяжелее груз на душе, тем медленней поднимаешься. Некоторые срываются на прежний уровень, а есть и ниже, вплоть до нуля...
— Отдам, все отдам! — всплеснулся голос Гордея. — Чтоб легче вознестись на небеса!
— Что отдавать-то будешь, — нахмурился Маков. — Сами все нашли: железо, лабаз, сумку Сергея...
— Золото! — прохрипел Гордей.
— Золото? — Валик опустился на колени возле раненого, стараясь не упустить ни слова из его признаний. — Выходит, золото все же было?
Голос парня прозвучал с былой лихостью, но сам Валик не ощутил в груди горячего прилива, как раньше от одной мысли о золотой находке. «Перегорел», — заключил он.