Заколдованный замок (сборник)
Шрифт:
— Сми-ит? — сказал он, растягивая по своему обыкновению слова. — Генерал Джон А. Б. С. Сми-ит? Ужасная история с этими кика-апу-у… не правда ли?.. Отча-а-янный храбрец… А жа-аль… чес-с слово!.. Удивительно изобретателен наш век, правда?.. Чудеса храбрости!.. А слыхали ли вы об этом капитане Тотте?..
— К дьяволу капитана! — вскричал я… — Прошу вас, продолжайте о генерале…
— Хм, хорошо! Ита-ак, бригадный генерал Джон А. Б. С… Ну ведь не станете же вы утверждать… — тут мой собеседник принялся разминать свой нос. — Ведь не станете вы утверждать, что не знаете всего этого дела так же хорошо, как я… Это человек…
— Мистер Синнивэт! — умоляюще возопил я. —
— О, не-е-ет, — глубокомысленно протянул он, — и не человек, свалившийся с лу-у-ны…
Я счел такой ответ оскорбительным и в бешенстве покинул этот дом, твердо решив потребовать у мистера Синнивэта удовлетворения за некорректное поведение и двусмысленные намеки.
И тем не менее я пребывал в растерянности. Откуда еще я мог почерпнуть необходимые мне сведения? Теперь мне положительно не к кому было обратиться. И я решил отправиться прямо к источнику: явиться к генералу и попросить у него пояснить мне все эти загадочные обстоятельства. Тут, по крайней мере, не могло быть никаких недоразумений. Я намеревался быть кратким и сухим, как черствая корка, и точным, как Тацит или Монтескье.
Было еще довольно рано, когда я явился к генералу. Мне сообщили, что он еще одевается, но я отвечал, что пришел по делу, и старый слуга-негр ввел меня прямо в спальню, где и оставался во время всего моего визита. Войдя в комнату, я первым делом осмотрелся, ища хозяина, но его не было видно. На полу мне попался под ноги какой-то внушительных размеров узел странной формы, а поскольку я находился в довольно мрачном и решительном настроении, то пинком отшвырнул его в сторону.
— Нечего сказать, учтиво! — вдруг послышался из узла тоненький голосок: не то писк, не то свист, в общем, самый комичный голосок, какой мне доводилось слышать.
— Вежливо, нечего сказать! — ехидно повторил голосок.
Я вскрикнул от испуга и отпрянул в самый дальний угол комнаты.
— Да скажите же, ради Бога, — продолжал насвистывать узел, — что… что вам, собственно, здесь понадобилось? Мы… мы, кажется, даже не знакомы…
Что я мог ответить? Я рухнул в кресло и, выпучив глаза и разинув рот, стал ждать, чем все это разрешится.
— Хотя довольно странно, что вы не узнали меня, — снова пропищал узел, совершавший, как я теперь заметил, какие-то невообразимые эволюции на полу: он как будто натягивал на себя чулки. Впрочем, мне видна была только одна нога.
— Право, странно, что вы не узнаете меня! Помпей, живо подай сюда вторую ногу!
Негр подал узлу здоровенную пробковую ногу, уже обутую. Узел в мгновение ока привинтил ее на место и выпрямился, утвердившись на обеих конечностях.
— Да уж, кровавое было дельце, — продолжало это существо, словно разговаривая само с собой, — хотя, впрочем, нечего и надеяться отделаться царапинами, когда идешь против бугабу и кикапу. Помпей — руку!.. Томас, — на сей раз существо обращалось уже ко мне, — несомненно, лучший мастер по части пробковых ног, но если вам, любезный, понадобится рука, советую обратиться к Бишопу.
Помпей между тем привинтил руку на ее законное место.
— Горячее было дельце, ей-богу… Давай, накладывай плечи и грудь. Питт делает лучшие плечи, ну а за грудью вам все-таки придется обратиться к Дюкре.
— За грудью? — потрясенно переспросил я.
— Помпей, да когда же ты закончишь эту возню с париком? Скверная штука — расстаться с собственным скальпом; но какие восхитительные парики делает Делорм!
— Парики?
— Ну же, негр, пошевеливайся! Зубы!.. За хорошей челюстью лучше всего обращаться прямо к Пэрмли — дороговато обходится, но работа превосходная… Мне довелось проглотить с дюжину великолепных собственных зубов, когда здоровенный бугабу саданул меня прикладом… Да-да, ружейным прикладом!.. Ну а теперь глаз! Давай, Помпей, ввинчивай!.. У этих кикапу кулак всегда наготове, но доктор Уильямс ловок — вы и представить не можете, как хорошо я вижу глазами его изготовления!..
Только теперь до меня начало доходить, что передо мной не кто иной, как мой новый знакомый бригадный генерал Джон Смит. Манипуляции чернокожего слуги произвели в его внешности удивительные перемены. Лишь голос все еще сбивал меня с толку; однако и на эту загадку вскоре нашелся ответ.
— Помпей, черномазая скотина, — запищал и засвистел генерал, — ты, похоже, намерен оставить меня без неба!
Слуга, бормоча извинения, бросился к господину, открыл ему рот с ловкостью жокея, заглядывающего в зубы лошади, и с невероятной быстротой вложил туда какое-то таинственное приспособление. Теперь и в лице генерала произошла поразительная перемена. Когда он снова заговорил, голос его обрел ту же силу и мелодичность, которые так поразили меня при первом знакомстве.
— Дьвол бы побрал этих диких скотов! — произнес он таким ясным голосом, что я даже вздрогнул. — Дьявол бы их побрал! Они не только насквозь проткнули мне небо, но и позаботились о том, чтобы лишить вашего покорного слугу по меньшей мере семи девятых языка… Но, доложу я вам, в Америке нет мастера по этой части, который мог бы сравниться с Бонфанти. Смело берусь рекомендовать его вам (тут генерал слегка поклонился), и не без удовольствия.
Я вежливо поблагодарил его за любезность и распрощался, наконец-то получив разъяснение всех тайн, так долго мучивших меня. Теперь все стало очевидным. Бригадный генерал Джон А. Б. С. Смит был тем человеком, в котором не осталось ни одного живого места.
Перевод Л. Уманца
Трагическое положение. Коса Времени
Что так безмерно огорчило вас, Прекраснейшая дама?
Был тихий и ясный вечер, когда я отправилась пройтись по улицам славного города Эйдина [173] . Толкотня и сутолока на улицах были ужасные. Мужчины переговаривались, женщины пронзительно вскрикивали, дети вопили, свиньи визжали, телеги скрипели, быки ревели, коровы мычали, лошади ржали, кошки мяукали, собаки танцевали. Да, танцевали! Возможно ли? Именно — танцевали!
173
Имеется в виду столица Шотландии Эдинбург, в прошлом носивший название Крепость Эйдина — в честь короля Нортумбрии, правившего в VII веке.
Увы, подумала я, для меня дни танцев миновали!
Так бывает всегда. Целый сонм печальных воспоминаний пробуждается порой в душе гения и поэта, наделенного даром созерцания и постижения, в особенности гения, обреченного на беспрестанное, постоянное и, можно сказать, длительное — да, длительное и длящееся — горькое, мучительное, тревожащее, и да позволено мне будет сказать, весьма тревожащее воздействие светлого, божественного, небесного, возвышенного, возвышающего и очищающего влияния того, что по праву можно назвать самой завидной — нет, самой благотворно прекрасной, самой сладостно неземной и самой очаровательной (если мне простят столь неуместное слово) вещи в целом мире…