Заколдуй меня (сборник)
Шрифт:
— И шоколадные конфеты тоже, — добавил Паскью. — Беда твоя в том, Джордж, что, будучи толковым адвокатом, ты забываешь о людской натуре. У каждого человека есть свои странности, своя слабая струнка. Взять даже грабителей банков, угонщиков машин, убийц — ведь все они, не считая преступлений, ведут вполне нормальный образ жизни. — Только он это произнес, как по телу пробежали мурашки.
Зено... В остальном они ведут нормальный образ жизни.
— Дари ей цветы и шоколадные конфеты, и тогда она скажет
Роксборо передал Паскью листок бумаги.
— Я давно сообщил бы тебе, у меня и в мыслях не было его зажать. Просто хотелось посоветоваться с тобой. — Он понюхал виски, как будто проверяя, не подменили ли напиток, и сделал глоток. — Она просила звонить только в вечернее время.
— Интересно, почему?
Роксборо удивленно вскинул брови.
— Полагаю, днем ее просто нет дома.
Паскью взглянул на номер телефона, но код был ему совершенно не знаком.
— А что именно она сказала?
— Что сказала?
— Ну да. Сюзан Харт — Ларкин. Она просила что-нибудь передать?
— Нет, просто просила позвонить. — Роксборо допил виски, слез с табурета и, взяв пивную кружку Паскью, приготовился окунуться в толчею у стойки. — Она, видимо, деловая женщина? Быть может, занимается фьючерными сделками. Или чем-то еще, приносящим быстрый доход?
— Не знаю. А почему ты так думаешь?
— В голосе у нее металл, а напористость такая, как у машины с ядром для разбивания стен.
Паскью постарался уйти побыстрее. Роксборо был всего лишь коллегой, но не другом. Кроме того, Паскью сейчас любому обществу предпочитал свое собственное. Он вернулся в квартиру; за дверью его ждали разные бумаги, ставшие неотъемлемой частью повседневного бытия: письма, счета, журналы. И, словно эта сторона жизни все еще оставалась существующей, реальной, он сел к столу и выписал чеки на счета.
На южной окраине первой зоны сирена слышна большую часть суток; и кажется, что дикие звери бродят по парку, начинающемуся сразу за окном Паскью, бродят и завывают: «У-у-у-у-у... у-у-у-у-у...» Он обошел холодные комнаты, глядя на все чужими глазами.
«Тут все, что принадлежало уцелевшему во время катастрофы человеку, — подумал он, — кусочки, вынесенные волной на берег обломки». После того как Карен ушла от него, он упростил свое существование, выбросив все лишнее за борт. И что же он оставил? Часть ее вещей, часть своих. Вначале он собирался поступить иначе. Оставить только свое, но потом обнаружил, что есть вещи, с которыми он просто не в силах расстаться. Возможно, он пытался изготовить некий сплав, вобравший в себя то лучшее, что было в них обоих. «Но в этом случае... — Он улыбнулся, поглядевшись в одно из зеркал Карен. — В этом случае здесь следовало оставить больше ее вещей, чем моих».
Комнаты — пыльные, нежилые. Тянет затхлостью — похоже на запах застарелого пота — это удушливый городской воздух просачивается в квартиру. Он бродит по комнатам, словно гость, предоставленный самому себе, охваченный странным, потаенным любопытством,
Значит, вот как ему жилось тут...
* * *
Доехав до отеля «Шекспир», Паскью, не останавливаясь, двинулся дальше, потом развернулся и повторил свой маневр. Девицы на тротуаре напоминали покалеченных птиц — яркое оперение, вихляющая походка. Он поставил машину за один квартал от отеля и вернулся туда пешком, сопровождаемый шепотом и улыбками одуревших от наркотиков людей.
Потом стал наблюдать за отелем из автобусной будки. «Может быть, сегодня он вообще не выйдет, — размышлял Паскью. — Может быть, уже поел, или не голоден, или уже успел напиться». Он пропустил уже пять автобусов, девицы не сводили с него глаз, уверенные, что знают, чего он хочет. Он отбивался: «Потом, потом». Девицы смеялись, ожидая, пока он надумает. И вот наконец Чарли вышел из отеля и направился к железнодорожной станции. Он шел быстро, словно застигнутый дождем.
Вот он: проворный Чарли, нервный Чарли. Такой скрытный. Человек с секретами. «Человек, достающий кролика из шляпы», — как сказала про него Софи.
Но Паскью пришел к этому обшарпанному отелю, на эти унылые, безрадостные улицы, уже догадываясь, что, скорее всего, Зено — это не Чарли. Во-первых, Лонгрок находился в трехстах милях от Лондона — слишком далеко для норы, в которую можно юркнуть. Да и, судя по тому, как его описывал Роб Томас, он больше походил на беглеца, чем на убийцу.
А сейчас, увидев Сингера, выходящего из отеля, он окончательно в этом уверился. Он ни за что не узнал бы Чарли, если бы не разыскивал его. Конечно, Чарли постарел. Но не только годы изменили его. В большей степени — алкоголь и страх. Лицо стало одутловатым, изможденным и казалось Паскью чужим, несмотря на знакомые черты.
Хорошо бы нам поговорить с тобой, Чарли, — подумал Паскью, — у нас есть что сказать друг другу, по крайней мере, выясним все, что необходимо. Хотелось бы знать, почему ты в бегах. Не потому ли, что кто-то прислал тебе письмо?"
Девица, которая подцепила Паскью, была высокая, рыжеволосая, в блузке из тонкой кожи и юбочке размером с широкий ремень. Пока они шли к отелю, она сообщила ему стоимость всех услуг по возрастающей и выплюнула жвачку на тротуар, словно догадываясь, какому способу он отдаст предпочтение. Традиционному половому акту в перечне услуг отводилось довольно скромное место, и он шел по сдельной цене. На действия, связанные с другими частями тела, цены повышались. Дороже всего стоила боль.
У рыжеволосой девицы были длинные ноги и потрясающая фигура, и Паскью представил себе, что выделывала она час за часом и что выделывали с ней. Каждый раз какой-то новый мужчина, каждый раз одни и те же услуги. Когда они входили в вестибюль, он разглядел толстый слой косметики на ее лице, отчего оно походило на маску. Малиновые губы, яркие тени и глаза, черные, как костяшки домино. Вдруг на память пришел Зено, и в голове зашумело.
— Надо записаться под каким-то именем, — сказала она.