Закон девяток
Шрифт:
Алекс выдавил смешок и кивнул, поудобнее пристраивая раму под мышкой.
Он понятия не имел, доведется ли вновь увидеть ту девушку. Наверное, надеяться глупо.
И все же ему хотелось подарить ей этот небольшой пейзаж. Хотелось еще раз увидеть ее загадочную полуулыбку — и если для этого надо пожертвовать одной картиной, то овчинка с лихвой стоила выделки.
4
Такое чувство, будто зеркала за мной следят, — задумчиво сообщил Алекс, уставившись в пустоту.
Бен бросил косой взгляд
— С зеркалами это обычное дело.
— Да нет же, я серьезно. В последнее время почему-то возникло такое странное ощущение…
— Ты просто сам себя видишь в зеркале, вот и все.
— Нет. — Глаза Алекса наконец сфокусировались на лице деда. — Я к тому, что на меня словно кто-то пялится из Зазеркалья.
Бен внимательно посмотрел на внука.
— Из Зазеркалья, говоришь?
— Да.
Интересно, откуда та девушка могла такое узнать?
Алекс начинал всерьез сомневаться в ее реальности. Может, галлюцинация? В голове от такой мысли колыхнулась паническая рябь.
— Александр, не позволяй своему богатому воображению одержать верх, — посоветовал дед.
— Ты как думаешь, я тоже стану чокнутым? — спросил он через какое-то время.
Ответом ему была мертвая тишина. Дед перестал возиться за древним верстаком и теперь буравил внука жестким тревожным взглядом, который могли породить лишь темные беспокойные мысли.
Взгляд по-настоящему пугающий — и совсем несвойственный деду, по крайней мере с точки зрения Алекса. Он словно увидел в Бене другого человека.
Наконец морщинистый рот пополз в улыбке и зловещее выражение исчезло.
— Нет, Алекс, — мягко сказал старик. — Я так не думаю. И какая муха тебя укусила, что ты поддаешься эдаким настроениям в собственный день рождения?
Его внук откинулся на деревянную обшивку стены возле винтовой лестницы, но так, чтобы отсюда не было видно зеркала, что висело по левую сторону. Алекс сложил руки на груди.
— Понимаешь, я ведь в том же возрасте. Сегодня мне стукнуло двадцать семь, как и ей, когда она заболела… потеряла разум.
Старик поворошил горсть винтиков, что были насыпаны в старую помятую пепельницу из штампованного алюминия. Эту пепельницу с винтиками Алекс помнил с самого раннего детства. На сей раз поиски нужной детальки успехом не увенчались.
— Александр, — мягко вздохнул Бен. — Я и раньше не считал, что твоя мать сошла с ума, и теперь так не думаю.
Алекс давно перестал надеяться, что дед когда-нибудь признает очевидное. Он слишком хорошо помнил приступы истерической безутешной паники, которым была подвержена мать при появлении любого незнакомца. Отчего-то она думала, будто ее кто-то преследует. К тому же Алекс отказывался верить, что врачи станут восемнадцать лет кряду держать человека в психиатрической лечебнице без серьезных оснований. Впрочем, он не стал высказывать свое мнение вслух. Даже неозвученная, эта мысль казалась жестокой.
Ему было девять, когда мать положили в стационар. В столь юном возрасте он не понял сути произошедшего — просто сильно испугался. Бабушка с дедом взяли Алекса к себе, а вскоре их официально признали опекунами малолетнего внука. Жизнь неподалеку от родительского дома помогала сохранить чувство преемственности в душе мальчика. Старики поддерживали пустующий домик в образцовом порядке, чтобы в него могла вернуться мать Алекса — после выздоровления, разумеется. Но этого так и не случилось.
Пока Алекс подрастал, он временами — главным образом по ночам — пробирался в родительский дом и сидел там в одиночестве. В нем развилось ощущение, что этот дом и есть единственное связующее звено с родителями. Здесь все казалось иным, вечно неизменным, замороженным. Как остановившиеся часы. Напоминание о жизни, чей размеренный ход внезапно прервался.
Это заставляло чувствовать себя потерянным, не нашедшим места. Алекс не совсем понимал, кто он такой.
Даже сейчас, особенно по вечерам, когда наступало время отправляться спать, Алекса порой охватывало опасение, что он тоже падет жертвой безумия. Ему было известно, что такого рода напасти передаются по наследству. Еще мальчишкой он не раз слышал, как об этом перешептываются другие школьники, хотя бы и за спиной. Впрочем, шепоток всегда был достаточно громкий, чтобы он мог отчетливо разобрать слова.
А с другой стороны, когда Алекс приглядывался к жизни людей — к тому, что и как они делают, во что верят и так далее, — ему казалось, что именно он и есть самый здравомыслящий человек на свете. Молодой человек частенько задавался вопросом, отчего люди с такой легкостью впадают в заблуждение — например, готовы поверить на слово, что такая-то поделка — произведение искусства.
И все же имелись обстоятельства, которые беспокоили его очень серьезно. Тем более что странные вещи проявлялись лишь тогда, когда он находился в одиночестве.
Взять, к примеру, эти треклятые зеркала…
Алекс вздохнул и посмотрел на ввалившиеся щеки деда, пока тот копался в поисках нужной железяки среди хлама, которым был завален его верстак. Седая щетина покрывала его щеки — Бен явно сегодня не брился. Как, впрочем, и вчера. Наверное, был слишком занят в мастерской и даже не подозревал, что солнце успело встать, закатиться и засиять вновь. Деду это было свойственно… особенно после того как умерла его супруга, бабушка Алекса. Иногда казалось, что у Бена имелись свои сложности с восприятием реальности после смерти сына, а затем и жены.
Никто, впрочем, не держал старика за сумасшедшего. Большинство знакомых просто считали его «эксцентричным». Вежливое словечко, которое люди пускают вход, когда речь заходит о человеке, слегка «сдвинутом по фазе». Простодушно-озорное отношение деда к жизни — его вечная чуть удивленная улыбка и легкое изумление перед любой, даже самой заурядной, вещью вкупе с полнейшим безразличием к делам других людей — убеждали окружающих в том, что старик совершенно безобиден. Очередной чудак, живущий по соседству, вот и все. Занимается какими-то пустяками вроде возни с жестянками, потрепанными книжками и коллекцией разнообразных видов плесени, которую он разводил в чашках Петри.