Закон меча. Трилогия
Шрифт:
– А вот и следы! – вымолвил на бегу Хурта, тыча рукой в отпечатки копыт, выдавленные на протоптанной дорожке.
– Верным путем идем, товарищи! – изрек Олег.
– Ходу, ходу! – пробурчал Турберн.
– Да мы и так как зайцы, – пропыхтел Малютка Свен.
Сперва они крепость увидели, а потом и унюхали – завонял ров, полный стоячей воды, покрытой ряской. Не будет ошибкой предположить, что и помои жители града скидывали туда же...
Крутые откосы вала затянуло малинником, через ров был переброшен мост – четыре бревна-переводины, опираясь на козлы, выдерживали толстый настил из распластанных повдоль бревен, выщербленных под копытами.
Ворота были узки – телега не пройдет. Тяжелая створка отвалена и казала ушки под запорный брус, и только две жердины закрывали вход, не пуская приблудную корову или другую скотину.
– Не здесь... – одними губами сказал Хурта и показал налево, где к тыну был прислонен лестничный шест – тонкое бревно с врезанными перекладинами. – Я первый...
Пропустив Хурту, Олег полез следом. Хель[128] раздери их задницы, не могли уже нормальные лестницы приставить!
Добравшись до верха, он перевалился вовнутрь.
Высокий снаружи, изнутри частокол казался низким – к нему была подсыпана земля, а над воротами ход для стрелков продолжался площадкой, сплетенной из нескольких рядов ивовых ветвей и устланной дернинами. Плетеный заплот скрывал и внутренний двор, круглый как арена. Лишь кое-где тын прорывался разрубами, и оттуда вниз, по склону насыпи, вели шестовые лестницы.
Олег выглянул в такой разруб, дыру в стене, и увидел четыре длинных и низких дома – стена по плечо, – разделенных высокими плетнями из толстых ивовых веток на дубовых столбах. Под насыпью кучились сараи и конюшни, амбары и хлева – беспокойное хозяйство рода.
– Гляди-ка, разросся как, – процедил Хурта, – вона, пятый сарай поставили... Богатеет род... Знать есть с чего.
В родовом граде не было соседей, не было горожан вообще – тут проживали только родичи, близкие и дальние. Когда тутошний юныш подрастал, ему сватали девицу со стороны и вводили ее в род. Все жили вместе, с рождения до смерти, и подчинялись законам рода. Законы рода, интересы рода – это было главным, личные и даже семейные пожелания в расчет не принимались. Никто не спрашивал жениха, по нраву ли ему невеста, люба ли, – раз роду угодно тебя женить, то бери ту, что дают, и не вякай. А никто и не вякал. Никому даже в голову не приходило восстать против решения рода, люди просто не знали иной жизни, кроме клановой, не существовали среди них индивидуалисты – сплошные коллективисты.
Никто в роду не стремился к личному успеху, к личной наживе, к преуспеянию за чужой счет – не было тут ни личного, ни чужого. Жизнь протекала покойно и размеренно, по издревле заведенному порядку. Серой была такая жизнь, скучной, зато безопасной и обеспеченной. В роду не было сирот – даже если ребенок терял обоих родителей, у него оставалась куча теток и дядек, дедушек и бабушек и так далее по нисходящей. Род кормил до самой смерти своих стариков и стариц – учителей и наставников молодежи. И потому самым страшным наказанием для родовича было изгнание из рода. Таких называли изгоями или извергами – их извергали из рода, в чужой, опасный, холодный и голодный мир, где всякий мог убить отщепенца или сделать его рабом. А потому редко кто преступал закон, боясь стать отверженным. Но коли уж случалось кому-то совершить злодеяние, то преступник был обязан тут же признаться – не уходить дальше третьего дома, постучать и повиниться. Бывало, что родович повстречает на узкой дорожке соседа – из другого рода, да и шлепнет его по нечаянности. Тут уж род вступался за своего, и пострадавшим выплачивали виру – штраф. А иначе нельзя было – не договоришься с соседями, они возьмут да и объявят кровную месть! И примутся вырезать весь род, от мала до велика. Поэтому душегубство было происшествием воистину чрезвычайным.
Бородач в одних штанах провел под уздцы хромавшую лошадь и скрылся за кузницей – ее выдавал нудно колотивший молот. Следом выбежала пара степных коников, густогривых и длиннохвостых, а потом вышел парень, перекошенный от натуги, – одной рукой он нес сразу две переметные сумы. Наверняка с награбленным добром! А иначе отчего так выгнулся?
– А вон дом Чагода! – указал Хурта на крайнее строение.
Дом Грозного был вытянут через весь град. К дворовой стене дома лепились чуланы и кладовые, сложенные из толстых бревен.
– Туда! – скомандовал Боевой Клык, и шестеро кинулись к дому короткими перебежками.
Они вошли через кладовую – замков во граде не знали. По обе стороны узкого прохода хранились родовые запасы: соль в долбленых вязовых колодах, тканина, выделанные кожи, свернутые по десятку в рулон, – запашок от них чувствовался и во дворе.
Таясь, Олег прошел в дом. Планировка была проще некуда – сплошной темный зал по всей длине, как у русов на севере. Крыша была собрана без потолка, балки и стропила будто черным мехом поросли – это висела сажа. Дальний угол зала перекрывал помост – полати сразу на дюжину человек. Хозяйская постель отгорожена серой тканиной. Сундуки из ровного тесаного дерева, высокие и низкие корзины, лубяные и берестяные короба, глиняные амфоры загромождали все проходы.
Свет шел через дымогоны, прорезанные в крыше, и от трех очагов, горевших под ними.
– А чего это очаги запалены? – насторожился Хурта.
«Или для тепла, или для свету», – мелькнуло у Олега. Но кто ж топит, когда на дворе плюсовая температура?
В то же мгновение свету стало поменьше – изо всех проходов показались крепкие ребята, в перекрестьях ремней – перевязей мечей и колчанов.
– Так вот чего ворота открытыми держали! – протянул Турберн.
– Гостей ждали! – ухмыльнулся Стегги Метатель Колец, поигрывая любимым скрамасаксом.
– Ты Ильдибада видишь? – спросил князь Хурту.
– А вон тот, что в шлеме-наплешнике!
Боевой Клык разглядел Грозного, низкорослого и широкоплечего, и пошел к нему, бросив через плечо сыну Идара:
– Переводить будешь! – и тут же загремел на весь дом: – Где наше добро, огузок дрисливого гуся?!
Хурта громко и с удовольствием перевел. Древляне даже растерялись – они же обложили чужаков, окружили их, осталось только перебить, а эти еще и голос повышают!
Некто, источающий зловоние, сунулся к князю слева. Клык нанес пушечный удар ногой, и Олег разобрал хруст кости. Чуть после – глухой шум падения. Больше звуков не раздалось – сломанные ребра проткнули сердце вонючки.
Звон и лязг скрестившихся мечей донесся сзади, но князь не обернулся, выцеливая Чагода. Однако сын Агила не рвался в бой – победительная улыбка на лице его стала блекнуть.
– Спали тебя Перун! – буркнул Малютка Свен, появляясь слева. Меч его был замаран в крови.
Справа возник Фудри, примеривая трофейный меч – по руке ли?
– А ничего так, сподручно, – заметил он, явно играя на нервах древлян. Ведь прежний хозяин меча совершил невыгодный обмен – отдал клинок за свою смерть.