Закон оружия

Силлов Дмитрий Олегович

– То есть ты что хочешь сказать? – спросил сбитый с толку воевода. – Что брешет ордынец?

– Ты уже слышал то, что хотел слышать, воевода Козельска, – все тем же бесцветным голосом ответил Ли. – Дозволь мне уйти.

Воевода пожал плечами:

– Иди.

Словно черная тень скользнула вдоль стены. Миг – и нет ее, словно и не было.

Семен задумчиво посмотрел на дверь.

– Толковый мужик, ничего не скажешь, но мутный… Когда говорить не хочет, бормочет какую-то чушь – и понимай его как хошь.

– Так то оно так, – согласился воевода. – Но мы

и взаправду услышали то, что хотели слышать.

Он встал с лавки.

– Фрол! Иван!

Дверь чуть не слетела с петель, когда двое дюжих витязей ворвались в гридницу.

– Случилось чего, батька?

– Потише, буйволы, дверку снесете, – хмыкнул воевода. – Пленного сторожите пуще глаза. Может, пригодится еще.

– Не сумлевайся, батька, посторожим, – кивнул один из витязей. – От нас не сбежит. Главное, чтоб его наши не порешили.

– На кой нашим пленный ордынский сотник? – удивился воевода.

– Да было уже, ломился тут в двери Тимохин дядька, которого он с выселок связанным привез, – ответил витязь. – Грит, узнал супостата, который его семью порешил.

Воевода метнул взгляд в сторону Тэхэ.

Сотник съежился. Если бы можно было врасти в лавку, он бы врос с радостью. Но воевода пересилил себя и разжал кулаки.

– Жаль мужика… – только и произнес. Хотя хотелось – ох как хотелось дать раз кулачищем в плоское лицо с обвислыми усами – большего бы и не потребовалось. Но сам сказал: унизить пленного – себя унизить…

– Моли своего бога, сотник, чтоб удержали мои вои того, чью жену с ребятенком малым ты лютой смерти предал, – сказал воевода напоследок. – И поблагодари того бога, что нынче ты в полоне и связан. Иначе…

Воевода не договорил. А чего договаривать? И так ясно.

Желтое лицо Тэхэ стало белым, словно кулак воеводы все-таки достиг цели и вышиб из головы сотника всю кровь. Почему-то перед глазами Тэхэ пронеслось недавнее – его боевая плеть, рассекая воздух, опускается на голову урусского детеныша. Этому бородатому воеводе для того, чтобы сделать с Тэхэ то же самое, плеть бы не понадобилась. Кулака за глаза б хватило.

– Ладно, в общем, приказ ясен, – бросил витязям Федор Савельевич. – Глаз не спускать с пленного, сюда никого не пускать – сотник нам живым еще понадобиться может! – и, слегка подтолкнув в спину замешкавшегося впереди Семена, вышел из гридницы.

* * *

Дорога шла лесом. Привыкшие к степным просторам кони настороженно прядали ушами и фыркали, чуя в чаще чье-то незримое присутствие.

То же самое чуяли и люди. Шестое чувство, которое напрочь отомрет у их далеких потомков, подсказывало: то не звери следят за степным войском, осторожно пробирающимся сквозь чащобу.

И не люди.

Шонхор сунул руку за пазуху и, нащупав горсть оберегов, вознес безмолвную молитву Вечному Синему Небу. Седой нукер, едущий рядом, усмехнулся в усы.

– Боишься урусских духов?

Шонхор не ответил. Что бы там ни говорили смельчаки, кичащиеся собственной храбростью в бою, но духов боятся все, независимо от того, сколько голов убитых врагов болтается на крупе

твоего коня. Человек бессилен против высших сил, и, случись их прогневить, не защитят ни мертвые головы, ни живые шаманы. Своими глазами видел Шонхор, как при переправе затягивали к себе на дно молодых и сильных воинов урусские водяные, своими ушами слышал о том, как ночью прямо от костров своей сотни самых отчаянных смельчаков утаскивали в темноту мохнатые тени – а часовые ничего не видели и не слышали. Вот и вчера вечером ни с того ни с сего упавшее сухое дерево ударило по шлему замешкавшегося десятника-кешиктена – да так, что шлем по края вошел в плечи вместе с головой. А сегодня ночью в соседней сотне кто-то сдернул с седла смелого нукера – а никто ничего не видел и не слышал, даже конь не всхрапнул.

– Думаешь, лесной дух съел воина соседней сотни? – снова усмехнулся седой.

Шонхор невольно вздрогнул. Ему показалось, что в чаще леса мелькнули и пропали чьи-то жуткие зеленые глаза без зрачков.

«Мысли, что ли, читает, старый волк?»

Седой нукер широко осклабился, показав желтые осколки зубов, по которым в одной из битв угодил край булгарского щита.

– Не бойся. Я не стал мангусом и не умею читать мысли. Просто ты молод и пока не научился их скрывать – у тебя все на лице написано.

Шонхор скрипнул пока что целыми зубами.

– А ты не боишься урусских духов? – бросил он с вызовом.

– Нет, – покачал головой седой. – Я не боюсь духов. Люди гораздо опаснее.

– Куда же тогда делся воин из второй сотни? И кто вчера убил десятника сменной гвардии?

Лицо седого нукера стало серьезным.

– Об этом надо спросить людей, – ответил он. – Хорошо еще, что они не догадались сделать засеки и перегородить дорогу срубленными деревьями. Тогда бы в этом лесу осталось гораздо больше ордынских воинов.

Шонхор поежился. Ощущение, что ему неотрывно кто-то смотрит в спину, не проходило.

– А не догадались потому, – продолжал седоусый нукер, – что по этим местам еще не проходила Орда. В следующий раз могут догадаться…

Лес стал редеть. Шонхор с облегчением вздохнул и отпустил обереги. Что бы там ни говорил старый волк, молодой нукер остался при своем мнении. Он знал: случись какому-нибудь неведомому врагу вступить в Степь – и точно так же будут убивать воинов того врага степные духи. Не любит земля, когда ее топчут копыта чужих коней…

Словно вода из горла узкого кувшина, вылилось из леса ордынское войско и медленно стало растекаться по полю, строясь в ряды. Мимо Шонхора вихрем пронеслись два всадника на мощных широкогрудых конях, каждый из которых стоил целого улуса, а то и нескольких сразу. Следом за ними, бряцая чешуйчатыми доспехами, проскакали кешиктены. Шонхор едва успел почтительно поклониться – хорошо, что успел. Нерасторопным за подобное иной раз снимали с плеч голову, запоздавшую с поклоном хану.

Но всадникам было не до Шонхора. Вереница броненосных воинов дневной стражи уже окружала двойным кольцом холм, на котором на фоне восходящего солнца резко выделялись силуэты двух всадников…