Закон парных случаев
Шрифт:
– Мужчина, какого вы тут потеряли? – бесцеремонно спросила она, оттерла его пухлым плечом и бросила нож в тележку.
Он не поверил своим глазам. Впрочем… Все так и должно было быть. Случайностей не бывает.
– Простите, заблудился, - жалко улыбаясь, ответил он. – Лабораторию ищу.
– С другой стороны, с торца.
Повариха повернулась и пошла обратно на кухню, а он молниеносным движением, не задев ни ложечки, схватил нож и спрятал в рукав.
Вот теперь можно было ждать. Теперь он был готов.
И только теперь
64.
Три дня ломки без Ольги он перенес тяжело. Намного тяжелее, чем в тот, самый первый раз.
«Сука! – рычал он, кусая подушку. – Тварь! Ненавижу!»
Перед глазами – как наваждение – стояло ее раскрасневшееся лицо с закрытыми глазами, когда она, глухо постанывая, отвечала на поцелуи того парня. К тому она тянулась, прижималась всем телом, а ему не разрешала даже в щеку поцеловать, отшатывалась, как от прокаженного.
На четвертый день он вышел из дома и отправился на Обводный.
Я должен еще раз увидеть ее, говорил он себе. Увидеть с ним. Наверняка он провожает ее. Заходит к ней домой – ведь ее родители, как оказалось, работали за границей, ей не от кого было прятать своего кавалера.
Зачем, пищал тонкий, жалкий голосок. Не надо, не смей!
Нет, я должен. Иначе не смогу от нее освободиться.
Тебе еще мало? Скажи честно, ты ведь просто собираешься устроить небольшой мордобой. Ну, и чего ты добьешься?
Замолчи! Я просто дождусь и… И уйду.
– Олег? – услышал он, подходя к Ольгиному дому.
Он обернулся и увидел Настю. В тот день она была в джинсах и голубой кофточке с глубоким вырезом. Ее светлые волосы были собраны в тяжелый узел, который делал ее старше, но в то же время оставлял открытой шею – тонкую, нежную, с трогательным детским пушком. Она была очень похожа на Ольгу. Только светлее, мягче, чище…
– Привет, - кивнул он и замолчал, не зная, что бы такого сказать еще.
– Что ты здесь делаешь?
– Я? – растерялся он. – Так. Мимо шел. Подумал…
– Не надо, - опустив голову, прошептала Настя. – Она же смеется над тобой. Лучше уходи.
Где-то во дворе-колодце хлопнула дверь парадного, цокот каблуков гулко множился под аркой подворотни.
– Быстрее! – Настя схватила его за руку и потащила за собой. – Это она! Бежим!
Он хотел было вырвать руку – что она себе позволяет, в конце концов! – но ее ладонь была такой прохладной и гладкой, словно шелк. Он с удивлением понял, что бежит за ней по улице, и то тяжелое, ядовитое, что мучило его все полгода, потихоньку отступает.
Они свернули за угол, забежали в какой-то двор, посмотрели друг на друга, пытаясь отдышаться, и расхохотались. А потом он перестал смеяться, и все вокруг словно туманом подернулось. Словно мир внезапно оказался не в фокусе. Весь мир, кроме ее серо-голубых, как питерское небо, глаз.
Они были почти одного роста, и ему даже не пришлось наклоняться, чтобы поцеловать ее. Он лишь коснулся ее губ, таких же нежных и прохладных, как и ладонь, которая по-прежнему лежала в его руке.
Она не стала кривляться и задавать глупых вопросов («Ах, а как же Ольга?»). Просто стояла, опустив ресницы, и тихо улыбалась.
Он понял. Все понял. То, что он принимал за любовь, было просто каким-то душевным нарывом, который созрел и лопнул, с болью и кровью. И место это, огромная пустая полость, еще болело, но уже требовало заполнения, поскольку природа, как известно, не терпит пустоты. И он даже знал, кто может эту пустоту заполнить собою без остатка…
Они встречались почти каждый день. Лето было дождливым и прохладным, не слишком удачным для длинных прогулок, но их это не пугало. Когда некуда было идти, сидели на широких лестничных подоконниках, смотрели на дождь за окном и целовались до одурения.
Конечно, ему хотелось большего, но он сдерживал себя. Она была совсем еще девчонкой, несмотря на то, что выглядела вполне созревшей. Ему не хотелось торопить события. Пусть все будет так… как будет. Да и, собственно, статью за совращение несовершеннолетних никто не отменял.
Накануне того дня они пошли в кино.
– Мне кажется, Ольга что-то пронюхала, - печально сказала Настя после сеанса. – Странно так на меня смотрит. Ни с того ни с сего уже несколько раз о тебе заговаривала. Какой ты… ну, не будем уточнять. Ой, у тебя пуговица на одной нитке висит. Вон, на рубашке.
– Мама на даче, - смущенно ответил он, обматывая пуговицу ниткой, чтобы держалась крепче.
– А ты сам не можешь пришить? – улыбнулась Настя. – Ты маменькин сынок, да?
– Еще чего! – обиделся он. – Просто мама все видит сразу, если что-то не в порядке. А я сам могу и не заметить.
– Мама у тебя все лето на даче живет?
– Да. У нее сестра в Луге. Уезжает в мае и возвращается в сентябре. Недели через две уже приедет.
– Она не работает?
– У нее инвалидность… - он запнулся. Говорить о том, что у матери шизофрения, ему не хотелось. – Что-то нервное, я толком не знаю. Но она по договору вяжет для артели всякие там свитера, носки, платки. Неплохо зарабатывает. И все-таки, как Ольга могла узнать о нас, как ты думаешь?
– Не знаю, - вздохнула Настя. – Может, увидел кто-то, сказал ей. Может быть, соседи. Ты же провожал меня почти до дома. У нас на площадке такие соседи – терпеть их не могу. Он-то еще ничего, врач на скорой, зато она… Просто мегера. Все выглядывает, вынюхивает – кто, с кем, куда. А вот Ольга от них без ума. Ходит к ним чай пить, сплетничать.
Он давно уже, с того самого дня рождения, понял, что отношения между Ольгой и Настей далеки от тех, которые предполагаются между любящими друг друга сестрами. Ольга помыкала Настей, как хотела, а та хоть и слушалась, но тихо старшую ненавидела.