Закон сохранения
Шрифт:
— Не думал, что у Гордона такая хорошенькая жена. Я помню Вашего мужа. Пренеприятнейший субъект. И ведет себя не совсем …хм, корректно. Боюсь, его скоро спишут.
Марта отрешенно смотрела в угол.
— Вы не производите впечатления глупой женщины. Неужели вы думали обмануть нас этим дурацким париком и липовым удостоверением? Смешно, право слово.
— Тогда почему вы не остановили меня? — Марта перевела взгляд на Стравинского. — Он вам самим мешал, да?
— Ну, вот! Я же говорю — вы неглупая женщина.
Стравинский засмеялся, показав белоснежные зубы.
— Мне очень жаль.
Он нажал кнопку и сказал вошедшим охранникам:
— Уведите даму к себе. А потом уберите это, — кивнул он на труп.
Охранники вышли, уводя безучастную Марту. Стравинский прошел к бару, открыл дверцу и достал маленькую бутылку.
— Так этот бренди ты хвалил, Ден?
Он налил себе и сказал, поднимая рюмку:
— Прости, что тебе не предлагаю. За мое здоровье!
Вернулся к столу, сел в то кресло, за которым недавно сидела Марта, и посмотрел на тело. Крюс висел, навалившись на подлокотник, легкие очки соскочили с носа и зацепились за губу.
— Видно ты не искренен, — Стравинский с раздражением поставил рюмку на стол, — не пошел твой бренди. Да и душно у тебя. Надо же так боятся, чтобы сделать кабинет в подвале.
Он взял пульт управления кондиционером, пощелкал кнопками. Снова откинулся в кресле, его мутило. Потянулся было к рюмке, но глупая, нелепая мысль остановила руку. Вытерев пот со лба, Стравинский спросил нетвердым голосом:
— Ден, ты же не мог меня отравить?
И сам испугался своих слов и того, как они прозвучали. Ему вдруг показалось, что уголки губ мертвеца дрогнули в полуулыбке. Стравинский сжал рюмку. Тонкое стекло треснуло, впиваясь в ладонь, но он уже не чувствовал боли.
Осень. Пахнет мокрыми листьями и грибами. Толстыми сырыми груздями. Единственными грибами, которые Артем умеет собирать. Все просто — сшибешь с одного папаху из листьев, и рой дальше кругами — обязательно найдется семейство. А носиться по лесу, чтобы обнаружить один несчастный подберезовик — не его стихия. Вот Марта, та да! Темно-синий платок в горошек на шею свалился, на щеке грязь размазана, но она ничего не замечает. Азарт у Марты. Вот и остается Артему корзину таскать. Наташка прибежала, на голове шапка с помпонами, в глазах смешинки. Что-то тараторит на весь лес. Увидела полную корзину, заохала, завизжала. За ней Влад идет, тоже корзину тащит. А там полно синявок. Марта хохочет, Влад улыбается.
Мышь пробежала рядом с ногой. Артем хотел пнуть ее, но было больно шевелиться. Голова гудела, как колокол, губы пересохли. Прижимая к груди сломанную руку, он дополз до трубы и начал жадно слизывать тяжелые капли с привкусом пыли. В углу опять зашуршала мышь. Артем неловко растянулся на полу, прижал лоб к холодной трубе. Яркое, осеннее воспоминание уходило, он из последних сил пытался поймать привкус того дня. Вот опять зазвучали голоса Марты, Влада, Натальи. Вспомнился запах дыма от костра.
…И комары. Даже не комары, а вампиры какие-то! Бросил на огонь охапку влажных листьев, повалил густой белый дым. Кровососы разлетелись, зато начала фыркать и чихать Наташка. Марта говорит, у них мальчик будет. Влад взял гитару. Он не очень хорошо играет, но эти песни сочинял не музыкант, а поэт. И умения Влада хватает на то, чтобы повторить простенькую мелодию. Влад опять привез с Окраины новые песни. Последние. Больше не будет. Автора убили.
Воспоминания опять сбились, осенний лес погас. Влад… Их много связывало. Пятнадцать лет назад, они, двенадцатилетние шкеты, вместе пробирались к дядьке Влада, в Южную Столицу, уходя с Окраины. Подальше от боевиков и мутантов — странных людей с белыми глазами, от одного взгляда которых на коже появлялась сыпь. Какие только силы их уберегли!
Артем замер — кто-то шел по коридору. В животе словно зашевелился ледяной еж. Шаги приблизились, и у него перехватило дыхание… Охранник прошел мимо. С полувзодохом-полувсхлипом Артем откинулся на спину и закрыл глаза. Он хотел вспомнить лица друзей, но они ускользали. Мелькали разбитые дома родного города, армейские корпуса, душный зальчик пивного бара на углу Тополиной, редакторский кабинет. Артем напрягся, пытаясь вспомнить лицо главного редактора, кажется, одиннадцатого по счету, который взял его рукопись. Но и это лицо ускользнуло, он потерял сознание.
Когда Артем очнулся, ему показалось, что он лежит в госпитале, куда загремел после разговора с генеральским сыном и компанией. Лечение было прощальным подарком армии, прежде чем его выбросили с волчьим билетом. Марта приходила со своим классом убирать больничный парк. Артем зажмурился, но опять не смог представить ее лицо. Вспомнился лишь завиток волос на виске, как он дрожал, когда Марта читала статью:
«…некоторые журналисты ищут дешевую популярность, вытаскивая на страницы газет груды грязного белья. Гордон преуспел в этом больше других — он выпустил целую книгу, полную грязных намеков и инсинуаций. Кто его герои? Спившийся скрипач, беженец с Окраины, полусумасшедшая старуха, дезертир, прачка, вышибала в казино. И это неудивительно, ведь сам автор был выгнан из армии за грубое нарушение дисциплины и до недавнего времени…».
Спившийся учитель музыки был его соседом по лестничной клетке. На Окраине его бывшие ученики, ставшие наемниками, отрубили ему пальцы. И Артем не знал, что мучило музыканта больше — отлучение от скрипки, или то, что это сделали выросшие мальчики, в руки которых он первым вложил смычок.
Полусумасшедшую старуху он видел на пристани. Паром, где была ее семья, захватили террористы. Его разбомбили вместе с пассажирами, а старуха все ходила в порт, ждала.
Прачка тетка Женя приходила к Владу. Она отпускала с ними в рейд приемного сына, семнадцатилетнего мальчика. Боялась, что иначе его заберут в армию.
А вышибалой почти год был сам Артем, когда его выперли из армии. После той статьи, так напугавшей Марту, его уволили из редакции мелкой газетенки, благодаря которой он хоть как-то держался на плаву.
Марте кричали в учительской, что ее вообще нельзя подпускать к детям. В их доме поселился страх — удушающий, противный, затормаживающий. Совсем не тот, который приходилось переживать Артему, когда он ходил в рейд с Владом. Или когда на него надвигалась кодла генеральского сыночка, с ножами и кастетами — натягивающий нервы, обжигающе-яростно-веселый, слегка истерический. А потом приехал Влад…