Закон - тайга
Шрифт:
— Это как же так? — не понял Дегтярев.
— Фартовые, к примеру. Беглецы из зон. Я с таким не раз сталкивался. Подкидывали покойничков с полным совпадением с теми, кого разыскивали. А потом убеждались — не тот… А вообще уже светает. Заговорились мы с тобой, Семен. У тебя дежурство, у меня ночь к концу. Когда фартовые на деляну уедут?
— Из какого барака?
— Где был убит Кузьма.
— Через полчаса, — глянул на часы Дегтярев.
— Покажешь мне барак и койку. Ее уже заняли?
— Нет пока. Пополнения не было.
— Работяги сейчас
— Да. Прямо оттуда — на работу. В бараках никого не остается. Даже дневальных. Только у фартовых иные законы соблюдают. Но Кузьма средь работяг жил. Так что законники не помеха. Хоть сейчас можем пойти туда.
— Что ж, время дорого, — согласился Кравцов и первым шагнул к двери.
В бараке, куда Кравцова привел Дегтярев, было темно. Участковый включил свет и, пройдя немного, указал на койку, ничем не отличавшуюся от остальных.
— Здесь спал Кузьма. Тут его нашли мертвым.
Кравцов повернулся к участковому.
— Я здесь побуду. А ты иди, Сем. Я хочу в одиночестве поразмышлять…
Игорь Павлович обошел койку.
Не крайняя, не боковая, в середине стоит. Незаметно к ней не подойти. Но человек был убит глубокой ночью, когда все работяги спали.
Как сумел Сова открыть внутренний засов? Такой слабый, низкорослый, он просто не справился бы с ним. Да и условни- Ки от шума проснулись бы. И первым — Кузьма с его необычным слухом.
Выходит, кто-то открыл. Убийство было обговорено заранее?. Но печник не имел врагов. Тогда как <рова в кромешной темноте нашел Кузьму? Ведь от двери до койки печника немало коек. Без пособника не обошлось. Ведь получив даже смертельное ранение, человек вскрикнет. Тут все беззвучно. Никто ничего не слышал. И на трупе ни одного следа борьбы. Ну а если случайно забыли в тот день закрыть дверь на засов, кто указал Кузьму? Опять же убит печник в день побега Совы из машины. Дегтярев говорит, что успел сообщить об этом в Трудовое еще вечером. Значит, милиционеры не могли просмотреть Сову. Говорят, глаз с бараков не спускали. «Положим, мог войти незамеченным, повезло. Но и выйти так же — это уж слишком…» — строил версии Кравцов, оглядывая койку, окна, двери, пол и потолок.
Нигде ни одной щели. Даже сквозняков нет.
«Выходит, свои убили. Может, кто-то из фартовых. Под Сову сработали. Но как умудрились войти? Ведь утверждали работяги, что в этот вечер никто из посторонних в барак не входил, не заглядывал, на редкость спокойно прошла ночь. Кто же тогда? Самоубийство целиком исключается. Не было причин. Человек ждал освобождения и каждый день радовался, что ближе к воле время идет. Но, черт, кто убил?» — присел Кравцов на скамью у стола.
— Кого пасешь, фраер? Кому на хвост садишься? Чего тут шмонаешь? — послышалось за спиной.
— Привет, Горилла! — повернулся Кравцов лицом к фартовому, узнав его по голосу.
Тот не удивился. Придвинув скамью, сел напротив, смотрел в упор. Ждал ответа на вопросы.
— Ты почему не в тайге? — спросил Игорь Павлович.
— Не уважаешь, Кравцов? Иль закон забыл? Почему не бо- таешь на мое? Шпыняешь?
— Объяснить или сам допер? Чего дуру ломаешь?
Сам усек, — перешел Кравцов на язык, знакомый вору.
— Уважаешь, едрена мать, коль по фене заботал, — осклабился фартовый, положив на стол громадные волосатые руки. И, кивнув на койку Кузьмы, сказал: — Жмуром занялся. На что он тебе? Иль забыл, сколько на Колыме застопорились? Если всякому по кресту, трассу негде было бы проложить. А ведь не все фраера, и фартовые были. Файные мужики! Кто ими занимался? Кто их замокрил? Колыма. А этот фраер чем файнее?
— Потому что здесь — не Колыма. Да и хватит ее! Там горе было длинней трассы. Всем хватило.
— Не темни, Кравцов. Потому что фраер ожмурился! Был бы фартовый, не вспомнили бы о нем.
— Это ты мне говоришь? Иль сегодня калган взаймы у пацанов взял, что память посеял?
— Не просрал я ее. Тебе, может, и зря трехнул. Но ежели по закону, все от фартовых как черт от ладана…
— Ты Кузьму знал? — прервал законника Кравцов.
— Как и всех фраеров. В глаза б не видел!
— Твои кенты с ним трамбовались?
— Их спроси. Я фраеров не терплю. А и этот — других не лучше и не хуже. Пахал, как мама родная. Печник. Мы его промеж собой Голландкой звали. Чудной иль малахольный, так и не усекли. На чужого дядю гнул горб, как кент для общака. Соображали мы, может, стукач? Мимо. И не политический. А вкалывал! Потом приморили его мои по куражу. Раскололся. В Бога верил. Иначе, как по Писанию, не мог дышать. Мои фартовые смекнули и ноги от него. С такими не трамбуются. Они нам без урону. С тех пор никто в его сторону даже матюгов не ронял. Это я тебе верно ботаю, век свободы не видать, если не веришь.
— Выходит, работяги ожмурили?
— Мимо! Эти не умеют. Кишка тонка! Трамбоваться файно и то лажаются. А уж пришить кого, вовсе впустую. Скорей пупки развяжутся у них. Они ж иваны… Ты глянь на их статьи, смех и срам. Не-ет, хоть и падлы они отменные, замокрить не могли.
— Выходит, твои мокрушники поработали, — усмехнулся Кравцов.
— С хрена ли загуляли? Ты что? Его не продували в рамса, наших он не заложил. Ни на кого не фискалил. Ни один фартовый зуб на него не имел, — рассуждал Горилла спокойно.
— А с кем он кентовался, дружил?
— Мать его за душу! Он мне кто? Ни сном ни духом про него! — развел руками законник. И, словно вспомнив, сказал:
— Он с нашим легавым малость кентовался. Но только на пахоте. Больше не секли ни с кем.
— Может, за это убили?
— Так чего бы резину тянули? Он же в печники учился, мусор наш. За это мокрить не стали бы. Голландка от нас внимание легавых отвлекал. Нам то на руку было.
Кравцов обошел кровать, оглядел ее снова. На множество своих вопросов не нашел ни одного ответа. Упущено время. «Видно, и у меня в послужном списке окажется “висячка”», — вздохнул следователь.