Закон трех отрицаний
Шрифт:
Наконец в районе метро «Динамо» движение стало посвободнее – многие машины сворачивали с Ленинградки, чтобы попасть на Третье транспортное кольцо. И все равно дорога от аэропорта до дома заняла у Риттера два с половиной часа вместо обычных сорока минут.
Дверь квартиры распахнулась, едва он вышел из лифта: мать нетерпеливо ждала его, сидя в просторном холле. Валерий с тоской подумал, что Нина Максимовна заняла эту стратегическую позицию неспроста. Она готовилась бежать из дома, если Ларка все-таки… Господи, даже подумать об этом страшно.
– Где она? – быстро спросил он, коротко обняв мать.
– В гостиной. Распахнула все окна и балконную дверь. Чувствуешь, как тянет холодом? А ей тепло!
Не обращая внимания на дрожащие в глазах матери слезы, Валерий рванул по длинному коридору
Валерий на цыпочках подкрался к жене, ловко обхватил обеими руками и поставил на пол.
– С ума сошла? – сердито проговорил он, переводя дыхание. – Ты что вытворяешь?
– Ой, Лерочка, – глупо и радостно улыбаясь, запела-заголосила Лариса, – Лерочка моя приехала, Лерочка моя золотая, серебряная, бриллиантовая!
Он терпеть не мог это дурацкое «Лерочка», и жена знала об этом, но, находясь под воздействием препаратов, пренебрегала всем, в том числе и желаниями и просьбами мужа. Валерий ласково взял ее за голову, приподнял лицо, заглянул в глаза. Зрачки – как крохотные булавочные головочки. Губы сухие. Щеки бледные до синюшности. Он не мог ненавидеть ее, как ни старался. Он очень ее любил. Очень. И твердо верил, что она одумается, возьмет себя в руки, что все наладится, как только придет настоящий успех, как только она перестанет терзаться мыслями о собственной никчемности. Лариса знает, что талантлива, и Валерий это тоже знает, но ведь она – женщина и, в отличие от многих мужчин-творцов, нуждается в признании. Мужчины (не все, конечно, но многие) умеют долгие годы жить в статусе непризнанных гениев, для них неважно мнение окружающих, им вполне достаточно самим осознавать собственную гениальность. С женщинами не то. Они (опять же не все, но многие) нуждаются во внешних оценках. Им нужно со стороны слышать, как хорошо они выглядят, как удачно подстриглись, как замечательно смотрится на них новый костюмчик, как они умны и талантливы. Если они не получают подтверждения извне, то быстро начинают сомневаться и в собственной красоте, и в собственном уме. И, разумеется, в таланте.
Нет, не мог Валерий Риттер злиться на жену. Он делал все, что мог, чтобы ее талант получил признание, чтобы о ней заговорили, чтобы ее дарование не вызывало ни у кого сомнений. Но, вероятно, того, что он предпринимал, пока было недостаточно, потому что нужной степени признания Лариса не получала. Какой именно «нужной»? А такой, чтобы она успокоилась, перестала комплексовать по поводу своей бездарности и прекратила то и дело принимать наркотики, при помощи которых глушила черные мысли о бессмысленности собственного существования.
– Ну что ты на меня так смотришь? – звонко щебетала Лариса, прижимаясь к мужу и стараясь спрятать лицо. – Не смотри на меня так…
– Как?
– Как инквизитор. Со мной все в порядке. Честное слово.
Это тянулось уже два года – все два года с момента свадьбы, и Валерий хорошо усвоил, что бессмысленно даже пытаться устраивать скандалы и выволочки человеку, который «в кайфе». Он все равно ничего не поймет и не усвоит, только силы зря терять. Поэтому он не начал выговаривать Ларисе все, что думал о ее пристрастии к наркотикам, не пытался взять с нее очередное обещание «больше так не делать», не лез к ней с идиотскими вопросами о том, зачем она опять… ведь в прошлый раз она обещала… и ему казалось, что она все поняла… а она…
В этом не было смысла. В этом не было и не могло быть цели. Риттер понимал, что сейчас, пока Лариса, мягко говоря, не вполне адекватно воспринимает реальность, сделать ничего невозможно. Ей хорошо, она радуется жизни, и даст какие угодно обещания, и будет отрицать любые факты вплоть до самых очевидных. Потом, когда «это» пройдет, она кинется в мастерскую и станет работать как в угаре день и ночь, иногда по нескольку дней подряд не появляясь дома. Потом творческий угар пойдет на спад, Лара по-прежнему будет работать, но уже не так оголтело, ночевать будет, как
В перерывах между приступами «этого» (Валерий не мог придумать подходящего термина и ограничивался местоимением) Лариса была прелестным шаловливым котенком, влюбленным в живопись и в процесс создания картин, но совершенно не приспособленным к жизни и не имеющим ни малейшего представления о том, как решаются самые простые житейские и бытовые проблемы. Она была в полном смысле слова неземным существом – воздушным, тонким, чистым и очень, очень далеким от реальности. Хрупкая, с чуть смугловатой кожей, с тонюсенькой талией и маленькой грудью, Лариса походила на стеклянную статуэтку, с которой можно только осторожно смахивать пыль специальной пушистой метелочкой, но ни в коем случае не брать в руки и не переставлять с места на место. Сам Валерий, широкоплечий, коренастый, с могучими ручищами, казался себе рядом с женой если не слоном, то по крайней мере медведем. Она такая нежная, такая беззащитная, такая молоденькая и такая талантливая! И кто же защитит ее, поддержит и выведет в большой мир, если не он, удачливый и богатый владелец известной на всю Москву и далеко за ее пределами консалтинговой фирмы Валерий Риттер. Двадцатипятилетняя Лариса была на восемь лет младше мужа и казалась ему совершенным ребенком, которому надо помогать, но которого нельзя наказывать.
Мать накрыла ужин в столовой, сама расставила приборы и принесла из кухни фарфоровую супницу с чихиртмой – грузинским супом из баранины. Валерий понял, что домработницу Римму она отпустила, как только поведение невестки стало выглядеть сомнительным. Нина Максимовна всегда так поступала, в ней необыкновенно сильны были невесть откуда взявшиеся барские замашки, не позволяющие считать помощницу по хозяйству членом семьи. Римма – прислуга, низший слой. Не хватало еще, чтобы она узнала, что молодая жена хозяина – наркоманка! Хозяева в глазах прислуги должны быть божествами, существами высшего порядка, живущими в башне из слоновой кости. У них, то есть у хозяев, должны быть непонятные прислуге, сложные и возвышенные проблемы, а вовсе не такие, с какими сталкивается любой обычный человек.
Лариса, как и всегда при «этом», от ужина отказалась, под действием таблеток у нее напрочь пропадал аппетит.
– Лерочка, я пойду почирикаю, ладно? Ты не обижаешься?
– Конечно, иди.
Второй особенностью «этого» была наплывающая волнами необыкновенная общительность, чередующаяся с периодами сонливой молчаливости. Лариса могла часами висеть на телефоне, болтая с приятельницами о какой-то чепухе, и точно так же могла часами молча и неподвижно сидеть на полу в кабинете Валерия, прислонив голову к его коленям и подремывая, пока он занимался делами, разбирал бумаги, набрасывал схемы, обсуждал по телефону рабочие вопросы.
На данный момент, по-видимому, имел место период общительности, и Лариса упорхнула в другую комнату чирикать по телефону.
– Валерий, сколько еще это будет продолжаться? – спросила мать, сидя напротив него за овальным обеденным столом. – Лариса нуждается в лечении, а ты ничего не предпринимаешь.
Она говорила мягко и негромко, но Валерий не обманывался: мать вне себя, и только хорошее воспитание удерживает ее от истерики.
– Нинуля, – вздохнул он, – я понимаю, как тебе тяжело бывает с Ларой, но я уже тысячу раз объяснял тебе: от наркомании невозможно вылечиться насильственно. Пока человек сам не захочет, с ним никто ничего не сделает, ни самый лучший врач-нарколог, ни шаман, ни экстрасенс. Это всем известная истина, об этом даже в газетах пишут. Для того чтобы Лара захотела вылечиться, нужно убрать источник душевной боли, потому что именно эта боль заставляет ее пить таблетки и нюхать всякую дрянь. Я делаю все, что могу, поверь мне, ты же сама видишь, сколько сил и денег я вкладываю в то, чтобы раскрутить Лару. И не моя вина, что не все получается, как я хочу. Или ты считаешь, что я виноват?