Закон волка

Гул усилился, тупая боль в ушах стала почти невыносимой. Мне казалось, что чьи-то мягкие, но могучие руки обхватили голову, как теннисный мячик, и начали медленно сдавливать. Двадцать-тридцать секунд я мог еще выдержать и, взмахнув одновременно обоими ластами, направил свое тело еще ниже, в плотную тень от обросшего рыжими водорослями и черными мидиями каменного исполина.

Моя жертва, не чувствуя опасности, грелась в скудных солнечных лучах, с трудом пробивавшихся сквозь толщу воды. Желтые блики плясали по его черной спине, покрытой белыми наростами, похожими на шляпки гвоздей. Я больше не делал никаких движений и просто падал на него медленно и беззвучно.

От меня не было тени, я шел со стороны, противоположной солнцу, и мой паукообразный дружок ничего не подозревал, вращал своими глазками-телекамерами да лениво подносил ко рту то одну, то другую клешню.

За такие прекрасные образцы повар платил по высшему тарифу, и я настолько увлекся охотой на краба, что забыл о коварной глубине. Вода резко похолодела — я вошел в донный слой и вместе с колючим ознобом и совершенно безумной болью в ушах ощутил страх, который вдруг окатил меня волной. Дыхание уже металось в груди, легкие судорожно сжимались и разжимались, имитируя вдох и выдох, а я все еще скользил вниз, и краб стремительно увеличивался в размерах, напоминая темно-зеленый камень, обросший от старости ракушками. Оптический обман сбил меня с толку, и я плохо рассчитал свои силы. Глубина оказалась слишком большой, но в такой близости от цели я уже не мог остановиться. Азарт оказался сильнее страха и здравого разума. Когда обе мои руки нависли над широким, в две ладони, панцирем, краб неожиданно подогнул задние лапки, присел и выставил вверх свои огромные клешни. «Ах ты, таракан морской! — мысленно выругался я. — Ты еще предлагаешь мне подраться?»

Я держался уже только одним усилием воли. Дыхательная трубка давно наполнилась водой, и теперь она просачивалась сквозь крепко сжатые зубы, будто кто-то пытался насосом закачать ее в мой рот, и я чувствовал языком холод и соль. Маска под давлением прижалась к моему лицу с такой силой, будто она боялась, что я сниму и выброшу ее здесь, на глубине; она растянула мне кожу, сделала узкими глаза, и теперь я, должно быть, здорово напоминал китайца.

Я сделал то, что делал уже не одну сотню раз: стараясь не попасться в капкан широко раскрытых клешней, средним и указательным пальцами левой руки я придавил краба ко дну, а затем перехватил правой, накрыв ладонью панцирь.

Внезапно меня словно током ударило: краем глаза я заметил движущийся левее и глубже продолговатый предмет. Он был слишком велик для черноморской рыбы, но от дельфинов, которых вокруг было великое множество, отличался узкой формой и странной манерой движения… Пока я щурил свои китайские глаза, тень, оставляя за собой пузыри, растворилась среди обросших водорослями камней, а краб, воспользовавшись моим замешательством, вцепился мне в большой палец. Я дернулся от боли, с опозданием понимая, что совершил непростительную ошибку, а краб одномоментно разжал клешню, мягко опустился на дно и бочком рванул в узкую щель под камнем.

Я не стал провожать его взглядом, изо всех сил оттолкнулся ногами от дна и взмыл вверх. Два сильных взмаха руками, затем частый перебор ногами, снова руками… Я как пробка вылетел на поверхность воды, срывая с лица маску с трубкой, сразу же лег на спину и, не открывая ослепленных солнцем глаз, с хрипом и стоном втягивал в себя воздух. «Таракан, паук пучеглазый, клоп просоленный!» — ругал я то ли краба, то ли себя за неразумный риск. Голова гудела, перед глазами плыли красные круги. Легкие горели, словно я дышал раскаленным в сауне воздухом. «Что же это было? — думал я, вспоминая движущуюся над самым дном тень. — Может быть, померещилось от кислородного голодания?»

Чайка, выйдя прямо над моим лицом из стремительного пике, со свистом ушла вверх, вспарывая пронзительную синеву. Я почувствовал на лице ветер от ее крыльев. «На мешок нацелилась», — понял я, притягивая

ближе к себе плавающий рядом брезентовый мешок с крабами, подвязанный веревкой к поясному ремню. Намокший, он казался тяжелым, но я знал, что в нем сегодня всего десяток членистоногих особей, причем половина из них — совсем дети, и в ресторане «Парус» у меня их возьмут лишь по доллару пара. Эх, если бы того красавца-великана удалось вытащить!

Я перевернулся, лег на грудь лицом к солнцу и увидел, что течением меня отнесло от Дикого острова довольно далеко, и вечный шум волн, разбивающихся об его отвесные скалы, уже едва доносится до меня.

Я поплыл к острову, где осталась моя лодка, делая неторопливые, но сильные гребки, нацеливаясь на каменную арку, похожую на букву Л. Это творение природы служило мне маяком. Если плыть к острову, ориентируясь на арку, то течение обязательно снесет влево, к северному краю Дикого острова, к тому единственному месту, где можно выбраться на берег, не рискуя переломать себе руки и ноги.

Мешок с крабами немного мешал плыть, тормозил, как плавучий якорь, и я довольно долго боролся с волнами и прибоем, пока наконец не выбрался на горячие камни.

Остров — собственно, сказано громко. По сути это всего лишь скала, изрезанная трещинами и промоинами, расщепленная на две части, покрытая белой коркой засохшего птичьего помета, содрогающаяся от грохота накатывающих волн и истошного крика и хохота чаек, обосновавшихся здесь всерьез и надолго. Дикий остров стоит в шести километрах от берега, в пасмурную погоду его трудно увидеть, а в солнечную он напоминает гигантский акулий плавник. Его очень редко посещают люди. Лично я за весь сезон всего лишь дважды встречал туристов, добиравшихся сюда на резиновых лодках. Воды на острове, естественно, нет, жечь костры ночью нельзя — пограничники сразу накроют. Потому и не пользуется остров слишком большой популярностью у любителей экзотики. Мне же приходится плавать сюда едва ли не каждый летний день — обязывает договор с рестораном.

Пошатываясь, я стащил с себя ласты, кинул их сушиться на солнышке и поднялся по камням выше, к тропе, над которой нависали карликовые крымские сосенки с кручеными, червеобразными стволами. От них почти не было тени, но этим жалким укрытием от полуденного солнца туристы все же не раз пользовались: у самого подножия скалы темнели пятна от костров; из гладких, отшлифованных морем булыжников были сложены стулья и стол.

Я не любил это место. Туристы, кем бы они ни были и какой бы любовью к природе ни пылали, все же относились к острову варварски. Консервные банки, бутылки, битое стекло, старую одежду и прочий мусор, который они оставляли здесь, увозить приходилось мне, а вот идиотские надписи о любви к рок-группам на плоском камне (не поленились, засранцы, банку краски с собой прихватить!) мне не удалось отмыть даже скипидаром. Не хочу сказать, что я отношусь к числу рьяных фанатов-экологов или состою в партии «зеленых», но к Дикому острову, раз уж он волей природы обособлен, отодвинут от человека, у меня отношение особое.

Я отошел от туристской стоянки метров на двадцать в сторону, сел в тени скалы и принялся отвязывать веревку от поясного ремня. Мокрый ремень, пока я нырял и гонялся за крабами, сильно натер мне поясницу, и теперь каждое движение заставляло кривиться от боли. Крабы, почуяв воздух свободы, зашевелились и, когда я заглянул внутрь мешка, уставились на меня своими черными глазками, выдувая ртами пузыри.

Я вздохнул и снова затянул веревку. Мне всегда было жалко этих несуразных обитателей моря, которые с моей помощью превращались в деликатес и попадали на стол ресторана. «Такова жизнь!» — мысленно изрек я затасканную фразу, не обозначающую ровным счетом ничего и все же смягчающую чувство вины за мой негуманный промысел.