Закон
Шрифт:
Бальбо положил на прилавок две монеты по двадцать лир.
Курортники разглядывали Пиппо в его победительном тряпье.
– Бродяг не обслуживаю, - отрезал Джусто, официант бара.
Тут и Бальбо облокотился на стойку бара.
– Ведь мы же заплатили, - сказал он.
– А ну, катитесь отсюда, да поживее, - крикнул Джусто.
За соседним столиком сидел помощник комиссара полиции.
– Синьор помощник, - воззвал к нему Пиппо, - мы же заплатили. Должен этот человек нас обслужить или нет?
С площади доносились оглушительные вопли. Это “краснокожие” снова шли на приступ.
– Дети совершенно
– Они же заплатили. На каком основании их не обслуживают?
– Ясно почему, потому что они бедные, - заметила какая-то либерально мыслящая курортница.
В эту самую минуту молочно-голубые фонарики на танцевальной площадке и все лампы на площади разом погасли. Молодой месяц уже закатился. Единственным источником света было бледное сияние звезд.
– Синьор помощник, - гнул свое Пиппо, - мы же в своем праве.
“Краснокожие” перескочили через зеленый барьерчик и с воплями рассыпались среди танцующих. Раздался женский крик. Городские стражники, держа дубинки в руках, бросились на танцевальную площадку.
Трое “краснокожих” окружили столик, где сидели немецкие туристы.
– Это у вас в Южной Италии такой обычай, что ли?
– спросил один из немцев сына аптекаря.
Но тут их столик толкнули. Они испуганно вскочили с места.
Теперь алые маски были уже повсюду. И вдруг они исчезли. Воцарилась тишина.
А через десять минут снова вспыхнул электрический свет. Нашелся какой-то человек, который сообщил, что один из “краснокожих”, как раз перед тем как “индейцы” пошли на приступ, пробрался в каморку привратника мэрии и просто-напросто отключил рубильник, а следовательно, и свет на Главной площади.
Городские стражники подводили итоги набега. Две курортницы недосчитались своих сумочек. Из карманов пиджака, который один из немецких туристов повесил на спинку стула, пропал бумажник. Кое у кого из девушек украли дешевенькие украшения.
Тем временем Пиппо и Бальбо не спеша лакомились мороженым, которое им по настоятельному требованию либерально мыслящей туристки все-таки подал Джусто. Когда какой-то очевидец рассказал в “Спортивном баре” о нападении “краснокожих” на танцевальную площадку, Пиппо осведомился:
– Задержали хоть одного гуальоне?
– Нет, - ответил свидетель.
– Прощайте, - проговорил Пиппо.
– Спокойной всем ночи, - добавил Бальбо.
Помощник комиссара полиции уже собирал свидетельские показания.
Пиппо и Бальбо медленно и степенно прошли улицей Гарибальди, свернули на одну из улочек Старого города и явились на назначенное для дележа добычи место.
В тот момент, когда погасло электричество, окулировочный нож Маттео Бриганте лежал на столе возле бутылки асти. Когда молочно-голубые фонарики снова вспыхнули и залили резким светом танцевальную площадку, оказалось, что нож исчез.
– Подумаешь, делов, - сказал Бриганте, - железка ценой в восемьсот лир. И говорить о ней не стоит.
Он прикусил тонкую нижнюю губу, и Пиццаччо снова возликовал - гуальони бросили открытый вызов его патрону.
Когда Мариетта начала петь, в доме никто еще не спал, кроме Эльвиры.
Однако дон Чезаре, положивший ладонь на грудь Эльвиры, проснулся не по-настоящему. Год от года его сон, равно как и его бодрствование, все больше “лишался
Старуха Джулия отгоняла комаров, тонко жужжащих над самым ее ухом. Она ждала, когда какой-нибудь сядет ей на щеку, и тогда раздавалось сухое щелканье ладони, под тяжестью каковой погибал смельчак. Промахивалась она редко. По правую ее руку под окном в бледном свечении звезд виднелась пустая кровать Мариетты. В представлении старухи эти комары-мучители как-то сливались с образом Мариетты, посмевшей восстать против матери. При каждом новом шлепке она шипела:
– Это тебе, мерзавка!
– Это тебе, шлюха!
– Это тебе, troia, потаскуха!
В соседней комнате Мария, забившись в дальний угол постели, жалась к стене - пускай Тонио видит, сколько ему оставлено места. Она молилась. Ничего не забыла. Отче наш, Дева Мария, Святая матерь бога нашего, верни мне моего мужа. Святой Иосиф, благословенный супруг, пробуди угрызения совести в сердце мужа моего, прелюбодея. Святая Мария Капуанская, покровительница Юга, воззри на горе несчастнейшей рабы твоей. Святой Михаил Архангел, изжени демона из тела сестры моей, что отняла у меня мужа. Святая Урсула Урийская, дева-мученица, верни отца детям моим!
Вовсе Мария не была уж так твердо уверена, что Мариетта уступила домогательствам ее супруга. Сколько раз на ее глазах та гнала его прочь. Да и соседи, обитатели камышовых хижин, разбросанных среди бамбуков, откуда видно все и вся, и те ни разу не настигли их вместе - а кабы настигли, не преминули бы рассказать. Но сейчас (думала она) Тонио с Мариеттой находятся вдвоем в большой зале. Мариетта вся еще взбудораженная (думала она) после полученной порки. А уж ее Тонио! Она, законная жена, еще никогда не видела, чтобы муж держался так уверенно, что же могло произойти с ним в Манакоре? Каким спокойным, властным тоном приказал он женщинам отпустить Мариетту, поэтому-то Мария и не смеет сейчас войти в большую залу, устроить мужу скандал: по ее мнению, он способен будет энергично, как и подобает настоящему мужчине, бороться за свое право - побыть наедине с молоденькой девушкой. А этого с лихвой хватает, чтобы создать себе видимость подлинного несчастья. Мария торжествует, словно бы доктор объявил ей, что у нее рак. И она призывает небеса в свидетели, дабы убедить себя, что на ее долю выпало воистину неслыханное горе.