Закон
Шрифт:
Когда дон Чезаре подстрелил четвертую водяную курочку, он, нажимая на курок, вдруг почувствовал, что у него онемела рука. В последние годы с ним такое бывало, нередко бывало. Сам он приписывал это явление своей манере стрелять не целясь, четким, сухим, решительным и на диво изящным движением вскидывая ружье, но постепенно, с годами в самом этом изяществе появилось что-то, пожалуй, преувеличенное, чрезмерное, четкость сменилась резкостью движений, что отдавалось в мускулах предплечья. Рука, плечо, а иногда и бедро надолго, на несколько часов, немели; в этих случаях Эльвира ставила ему горячие припарки. А старуха Джулия в твердом убеждении, что раз онемело, значит, тут
– Глаз, глаз ищите, дон Чезаре.
И она произносила заклинания, имеющие целью вызвать на поверхность воды дурной глаз, будь то один, будь то хоть целый десяток. Дон Чезаре не верил ни в сглаз, ни в заклинания, хотя не раз говаривал, что, по его мнению, колдовство не столь безрассудно, как, скажем, религия и медицина. Поэтому он и смотрел в воду с маслом, налитые в миску, пока не обнаруживал нечто действительно напоминавшее глаз, отчасти чтобы порадовать Джулию, отчасти из уважения к древнему городу Урия, где широко практиковался этот обычай, а еще и потому, что, не будь он неверующим из принципа, он скорее бы уж признал эти суеверия, чем суеверия религии или политики, коль скоро они восходили еще к традициям древней территории Урии, чьим последним сеньором был он, дон Чезаре. К вечеру или следующему утру от вчерашнего недомогания не оставалось и следа; рука, плечо действовали, как и раньше, и он становился все тем же могучим старцем, самым удачливым, самым элегантным из всех охотников их края.
К полудню он добрался до дома с колоннами (как раз в то самое время, когда Франческо Бриганте и донна Лукреция в пещере на мысе Манакоре, неподалеку от трабукко, заговорили о своей любви). После сиесты он спустился в большую нижнюю залу и уселся в неаполитанское кресло XVIII века с затейливыми золочеными деревянными подлокотниками, вырезанными в форме китайских уродцев; на плечо и на бедро ему поставили горячие припарки, а сам он накинул на себя темно-синий шелковый халат (из кармашка кокетливо выглядывал уголок шелкового белоснежного платка), вокруг него стояли кружком все три женщины: старуха Джулия, Мария, жена Тонио, и Эльвира, сестра Марии, наложница дона Чезаре. Тут в открытую дверь постучались - вошел агроном.
Мария живо бросилась к нему, желая помешать ему вступить в беседу с хозяином дома.
– Я пришел узнать, остался ли наш договор насчет Мариетты в силе, - начал агроном.
– Конечно, остался, - ответила Мария.
Старуха Джулия приблизилась к ним.
– Это вы что, насчет моей дочки, а?
– спросила она.
Он стоял перед этими двумя женщинами, с нежным румянцем на щеках - настоящий северянин, - и во всех его повадках чувствовалась какая-то наигранная развязность, на лице застыло странно-противоречивое выражение растерянности и самоуверенности, весьма характерное для агрономов, которые, понятно, гораздо лучше разбираются в сложной науке земледелия, нежели крестьяне, но при всем при том агроном знает, что крестьяне зорко следят за ним, радуются любой его промашке, любому ложному шагу - словом, готовы придраться к первому же пустяку, чтобы поставить под вопрос всю их агротехническую премудрость. Поэтому агрономы чувствуют себя скованными по рукам и ногам даже тогда, когда речь идет не о земледелии.
– Я пришел узнать, остается ли наш договор в силе, - повторил он свой вопрос.
– Мы согласны, - ответила старуха Джулия, - только на тех же условиях.
– Тогда она может начать работу сегодня же вечером. Давайте я отвезу ее вещи на машине.
– Сегодня она… - протянула Джулия.
–
– В Фоджу…
– Ее тетка, та, что в Фодже, заболела, - добавила Джулия.
– Ну ладно, это неважно, - сказал агроном.
– Начнет с завтрашнего дня. Я заеду за ней к вечеру.
– Она завтра к вечеру вряд ли еще вернется… - заметила Джулия.
– Потому что у нас тетка больна, - подхватила Мария.
Тут к ним подошла и Эльвира.
– По-моему, будет лучше, если Мариетта начнет у вас работать со следующего понедельника, - проговорила она.
Раздался голос дона Чезаре, легко покрывший все остальные голоса.
– Иди сюда ко мне и сядь!
– крикнул он.
Женщины замолчали. Агроном вопросительно поглядел на Марию.
– Он с вами поговорить хочет, - пояснила та.
– Я же тебе сказал, иди сюда, сядь ко мне, - повторил дон Чезаре.
– Дон Чезаре хочет с вами поговорить, - живо вмешалась Эльвира.
Агроном не спеша подошел к креслу. Он терпеть не мог этой манеры богатых землевладельцев Юга обращаться на “ты” к молодым чиновникам, как будто они были его личными слугами.
Дон Чезаре показал на скамейку, стоявшую напротив кресла.
– Садись сюда, - сказал он.
Ломбардец сел. Женщины тоже подошли поближе.
– А вы, женщины, - скомандовал дон Чезаре, - оставьте нас одних.
Мария и Джулия бросились в дальний угол зала, к камину.
– И ты тоже, - обратился дон Чезаре к Эльвире.
Эльвира присоединилась к матери и сестре.
– Сколько тебе лет?
– спросил дон Чезаре.
– Двадцать восемь, - ответил ломбардец.
– Неужели ты не понимаешь, что они все это нарочно подстроили, чтобы заставить тебя жениться на Мариетте?
– Мне уже об этом говорили.
– Ты нашего Юга не знаешь, - продолжал дон Чезаре.
– Пропадешь как миленький.
– Ну, это мы еще посмотрим.
– Почему бы тебе не жениться?
– Я же не сказал, что я против.
– Деньги у тебя есть?
– Только жалованье.
– Ведь не государство же раскошелилось и построило тебе дворец для твоих коз.
– Я получил небольшое наследство. И все его ухлопал на хозяйственные постройки.
– Ты веришь в это дело?
– Я люблю свою работу.
– Ты мог бы жениться на дочке какого-нибудь землевладельца.
– Я об этом не думал.
– Сыновья наших землевладельцев ни на что иное не способны, как идти в адвокаты да в депутаты. Вот он, наш Юг. А агроном может оказать немалую услугу землевладельцу. Думаю, что дон Оттавио согласился бы отдать за тебя свою дочку. Хочешь, посватаю?
– Я за приданым не гонюсь, - ответил агроном.
Дон Чезаре приглядывался к своему собеседнику: выпуклый лоб, румянец, как и у всех там у них на Севере, упрямый и ребячливый вид юнца, окончившего высшее учебное заведение.
– Здесь у нас еще в V веке до рождества Христова уже были агрономы, - начал дон Чезаре.
– На козьих холмах по ту сторону озера уже тогда имелись ирригационные сооружения…
– Не понимаю, при чем тут это, - ответил агроном.
А дон Чезаре думал: “Просто крестьянин, решивший, что его крестьянских знаний достаточно для того, чтобы получить у нас права гражданства. Для того чтобы быть “принятым” у нас, у самых старых горожан во всем мире, надо уметь жить”. Но тут же мелькнула другая мысль: “Наше умение жить уже давным-давно безнадежно погрязло в трясине и в песках дюн, потонуло одновременно с благородным городом Урия, и остались от него одни только суеверия”. Ему расхотелось унижать юнца.