Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага
Шрифт:
2
Было хмурое, ветреное утро. День едва начинался. Многие афиняне, несмотря на плохую погоду и подавленное настроение, занимались обычными делами. Из ремесленных мастерских доносился стук молотков и скрежет металла. Гончарных дел мастера усердно размешивали глину. Кожевники возделывали овечьи шкуры, доставленные только что пастухами. Утренние Афины, проснувшись, уже вовсю дымились, давая всем знать, что несмотря ни на какие беды и трудности, жизнь теплится в каждом доме. Сильный ветер разносил дымные облака по всем сторонам, разрывал их
Вереница людей потянулась со всех улиц в сторону Агоры – центра деловой жизни Афин. Одни шли сюда, чтобы что-то купить, другие – продать, третьи – узнать о ценах, четвёртые – повидать знакомых или обменяться новостями. Иные – что-то украсть. А прочие – шли слоняться без надобности, безучастно наблюдать за происходящим вокруг, не сидеть же им дома. Жизнь на рыночной площади как обычно текла своим чередом. Жизнь безрадостная, мрачная, потускневшая от разного рода бед. Тучи висели прямо над Агорой, и, казалось, упирались своими краями в недалеко стоящий Акрополь.
Вдруг, невесть откуда, на Агоре, появился дивно одетый, высокий статный муж, лет сорока от роду. Красивые черты его лица были явно искажены, глаза горели. Вьющиеся русые волосы почему-то покрыты шапочкой, что являлось признаком умопомрачения, знаком душевной болезни. Быстро передвигаясь своими длинными ногами, пришелец направился к камню, с которого обычно вещали глашатаи. Несуразно махнув руками, он в мгновение ока взмыл на него и во весь голос страстно запел:
Все горожане, сюда! Я торговый гость саламинский,Но не товары привёз, – нет, я привёз вам стихи.Площадь на мгновение притихла, осмотрелась вокруг, задумалась, а затем многие на ней пребывавшие, короткими перебежками ринулись поближе к новоявленному поэту.
Казалось, он намеренно сделал паузу, чтобы находящиеся здесь люди подошли поближе и успокоились, сосредоточились. Краем глаза узрев, что прочно завладел всеобщим вниманием, внезапно появившийся поэт ещё громче продолжил:
Быть бы мне лучше, ей-ей, фолегандрием иль сикинитом,Чем гражданином Афин, родину б мне поменять!Скоро, гляди, про меня и молва разнесётся дурная:«Этот из тех, кто из рук выпустили Саламин!»– Верно, Солон, верно! – страстно воскликнул белокурый юноша, наблюдавший за поющим поэтом невдалеке от камня. Его поддержали ещё с десяток голосов.
– Так это Солон, сын Эксекестида? – изумился стоявший в двадцати шагах от вещавшего поэта седовласый толстяк по имени Гермий, судя по виду, человек благородного происхождения.
– Похоже, он, – подтвердил находившийся рядом его брат Аристей, такой же седовласый, такой же толстый и столь же «благородный». Затем тихо добавил: – Ходят странные слухи, будто Солон помешался умом. Дожил до акмэ – и внезапно обезумел.
– Слухам можно поверить, если судить по его безобразному
– Но ведь ещё совсем недавно он был в полном здравии, как телесно, так умственно, да и, насколько мне известно, успешно вёл торговые дела. Все знают – Солон отменный купец. Не было случая, чтобы он оставался внакладе.
– Как-то не вяжется торговля с поэзией, – выслушав брата, возмутился Гермий, – что-то я не слыхивал, чтобы состоятельные купцы сочиняли стихи, а достойные поэты занимались торговлей.
– А мне кажется наоборот, – возразил Аристей. – Очень даже вяжется. Кто-кто, а уж эти торговцы мастаки увещевать языком. Так они захвалят свой товар, так его приукрасят, расскажут о нём столько небылиц. Чем это не поэзия? Сам Гесиод, а то и Гомер позавидовал бы им. Что же касается нынешних «гомеров и гесиодов», то, обеднев, некоторые из них, стали зарабатывать себе на жизнь торговлей. Ведь за стихи не платят. Но в совершенстве владея словом, можно успешно продавать товар, получать немалую прибыль. Так что, ошибаешься, брат; теперь – купец и поэт почти одно и то же. Сам видишь и слышишь.
Гермий поднял глаза к небу, словно собирался спросить у небожителей, прав ли его сородич, затем метнул взгляд в сторону вещавшего купца-поэта, потом любопытствующе осмотрел затаившуюся толпу, и, слегка покачивая головой, грустно промолвил:
– Поразительное время наступило сегодня. Всё в жизни смешалось – благородность происхождения с низменным занятием, поэзия с торговлей, разум с безрассудством. Что происходит? Куда идём?
Между тем «сумасшедший» Солон громогласно вещал последние строки своей элегии:
На Саламин! Как один человек, за остров желанныйВсе ополчимся! С Афин смоем проклятый позор!Окончив песнь, он быстро спрыгнул с камня и также незаметно исчез, как и появился.
Молодые афиняне устремились было за ним, но поэт словно растворился в воздухе. Кто-то всего лишь успел крикнуть:
– Приходи завтра!
Многие из присутствующих на площади находились в состоянии удивления, иные – смущения, а то и замешательства. Чего-чего, но подобного они не ожидали, тем более от Солона, человека мудрого, сдержанного, в Афинах уважаемого, происходившего из знаменитейшего древнего рода.
Когда оцепенение прошло, монолитная толпа расплылась на множество небольших островков, которые загалдели с такой силой, словно это был не афинский рынок, а птичий базар. Обсуждавших волновало три вопроса. Действительно ли безумен Солон? Если он не безумен, то какова судьба уготована ему богами после случившегося? И, наконец, третий вопрос, который пока не обсуждался, но, несомненно, каждый думал о нем – как быть с Саламином? До каких пор афиняне будут терпеть панэллинский позор? Этот вопрос был важнее других, но о нём не говорили. Во всяком случае, многие, опасаясь за свою жизнь, пока помалкивали, стараясь тему Саламина не затрагивать.