Законодатель. Том 2. От Анахарсиса до Танатоса
Шрифт:
– Ты чего смеёшься? – удивлённо спросил царевич. – Кругом ведь никого нет!
– Как раз, поэтому и смеюсь, – улыбаясь ответил Мисон. – Если смеяться при людях, то они могут подумать, что я насмехаюсь над ними. Смеяться над людьми, так же, как и оскорблять их, – негоже. Смех, Анахарсис, есть острое оружие. А оружия, как известно, многие боятся. Им нельзя бессмысленно размахивать.
Мисон не любил болтунов, лжецов, бездельников, параситов, ловеласов, хамов, жуликов, наглецов. Он никогда им не верил и не доверял, и всегда чётко и назидательно отвечал: «Нужно исследовать не дела по словам, а слова по делам, ибо не дела совершаются ради слов, а слова – ради дел».
Иначе говоря, не надо
Как-то Анахарсис спросил Мисона, кого и чего он боится. Тот с большим удивлением посмотрел на скифа и преспокойно ответил:
– Что значит бояться? Я не знаю боязни. Ко всем и ко всему я отношусь спокойно, нормально. Если я никого не боюсь, то и меня никто не должен бояться. Хорошие люди не должны бояться друг друга.
Мисон никогда бездумно не делал что-либо «вопреки» или «за», так сказать, заодно с кем-либо или вопреки кому-то. Все его действия и слова были по-существу, в силу необходимости, продуманности, осознанности. Его собственной продуманности и осознанности. Если изредка случалось так, что кто-то из стариков или молодых мужей попрекал его в чём-то, то он сдержанно объяснял – дескать, одни критикуют меня потому, что слишком стары, а другие – потому, что слишком молоды. А вот мужи среднего возраста молчат, следовательно, соглашаются со мною. Мисон крайне не любил стяжателей, стяжателей денег и стяжателей власти. Он был уверен, что такие люди ради денег и власти могут предать человеческие идеалы, предать богов, родину, родителей, друзей и даже самих себя.
Он никогда не напрашивался в гости, не рвался на пиры, не стремился на званые и незваные обеды, различного рода празднества. Даже участие в спорах и в поиске истинных ответов на многие вопросы он принимал тогда, когда его призывали к этому. Его, конечно, не надо было уговаривать, и упрашивать по пять раз, напоминать о каких-то просьбах, присылать за ним посыльных. Достаточно было произнести один раз, что Солон ждёт его вечером у себя дома, и Мисон был тут как тут.
Мисон был готов к любым поворотам в жизни, будь они радостными или огорчительными. Он многое предчувствовал и предугадывал. Кто-то даже назвал его афинским оракулом. Но делал он свои предположения сдержанно, ненавязчиво, даже скрытно. Основательное чувство времени и надвигающихся перемен, видимо, были обусловлены его высокой образованностью и глубиною знаний. Он всегда, что называется, готовил «сани летом, а телегу зимой».
Мисон был убеждён в том, что следует всё делать своевременно и загодя, делать основательно, добротно, без спешки.
Критянин обладал недюжинной телесной силой. Он запросто, одной рукой, мог поднять тяжёлый плуг или колесницу. Спокойно удерживал буйствующего жеребца, мог справиться с бешеным быком. Поговаривали, что в молодости он побеждал на каких-то играх. На каких играх именно – точно, никто не знал, а сам он не распространялся о собственных победах, считая главной – победу над собой. Когда кто-либо восхвалял его силу, он тут же отвечал:
– Сильных много, мудрых мало. Сила нужна коню, а человеку нужен ум, чтобы покорять силу.
Если его силу продолжали восхвалять, то он вновь отвечал:
– Человеческая сила только тогда имеет вес, если она используется по назначению. Человек не бык – напрасно тратить силу не должен.
Мисон был убеждён, что сильные мужи должны быть добродетельными. Сила, помноженная на добродетель, – устанавливает справедливость, так размышлял он.
Анахарсис как-то невзначай сказал ему:
– Даже самый слабый воин может стать героем. А сильный мудрец может стать героем?
– Слабый воин не станет героем, ибо эллинские герои – это дети богов и смертных. А они слабыми не бывают. Мудрствование преимущественно удел смертных. В каком-то смысле это тоже героизм. Но героизм особого рода, в ходе которого не убивают, не калечат, а наоборот из мертвецов делают живых, и не просто живых, но и здоровых. Слепым – возвращают зрение, немым – язык, заблудшим – указывают на правильную дорогу жизни. У мудреца поле битвы огромно, намного больше, нежели у героев. На этом поле всегда стоит несметная армия противников. И мудрствующий часто вступает в битву один. Один на один с армией невежества и тьмы. Очень многим хочется его побить, пленить, оклеветать, хотя бы обойти стороной. Мудрости боятся многие, ибо мудрость есть правда. А правду, особенно о себе, знать редко, кто желает. Многие желают знать правду о других.
– Вправе ли мудрец иметь пристрастия? – донимал Мисона Анахарсис.
– Об этом следует спрашивать самих мудрецов, а не их учеников. Но если тебя интересует моё мнение, то оно таково. Крайне редко встречаются люди без больших пристрастий. Мудрецы, похоже, из их числа. Они, разумеется, могут иметь пристрастия к кому-либо и чему-либо, но такие пристрастия не являются определяющими в их жизни. Их главные пристрастия – знание, истина, мудрость. Они способны их найти и постичь.
– Ты их нашёл? – иронизировал Анахарсис.
– Я же не сказал тебе, что являюсь мудрецом. Но истину ищу и мудрость почитаю.
Так отвечал Мисон Анахарсису, а тот задавал ему всё новые вопросы.
Рассказывать о себе Мисон не любил, если его даже об этом расспрашивали. А посему о нём, как при жизни, так и после смерти, ходили самые противоречивые слухи. Он любил, когда его просто звали Мисоном. Радовался, когда величали учеником Солона. Такое он почитал за большую честь. Не возражал, когда его называли критянином. И даже отзывался в тех случаях, когда его окликали лаконцем. Называть его оскорбительно или шутливо, как Анахарсиса или Эзопа, никто никогда не смел, даже Главкон. Не то, чтобы боялись его, а просто уважали и считали неприличным такое делать по отношению к нему.
За то, что он не афинянин, его иногда попрекали или при случае пытались поддеть. Как-то Писистрат будто-бы невзначай спросил его:
– Почему ты, Мисон, не учишься мудрости на Крите и не мудрствуешь там же?
– Я учусь мудрости там, – ответил он, – где мудрость в цене, где есть на неё спрос. На Крите сейчас его нет. И главное, там нет Солона, и даже нет Анахарсиса. А писистратов хватает.
Мисон очень любил поездки с Солоном по разным государствам Эллады, любил встречаться с Фалесом, Питтаком, Биантом, Клеобулом. Он был весьма дружен с Хилоном. Периандра и Эзопа – недолюбливал. К Анахарсису относился скептически, дескать, ещё не муж – перерастёт, переделается, отешется. Но чаще всего он общался именно с ним. На царевиче он оттачивал и шлифовал своё знаменитое спокойствие и внутреннюю сосредоточенность. В каком-то смысле скифа он рассматривал как младшего брата; по крайней мере, младшего собрата по учёбе. Анахарсис часто задавал ему коварные вопросы. Иногда по причине незнания ответов на них, а иногда злонамеренно, проверяя свою и Мисонову образованность. Он оттачивал своё остроумие на Мисоне. Чаще всего царевич пытался выведать представления критянина о мудрости.