Законопослушный
Шрифт:
Повестку, как и ожидалось, я вынул из ящика в девять часов, и без пяти двенадцать прибыл по указанному адресу. Оказалось, что суд начнётся через три часа, а пока меня долго готовили с материалами дела и без того мне известными, и представили какому-то господину, который назвался моим адвокатом.
Адвокат долго и проникновенно внушал мне что-то. Я не вникал. Ощущение было такое, словно всё это не со мной, а меня просто заставляют играть в дурной самодеятельной пьесе. Потом меня привели в зал суда и заперли в клетке, где кроме скамьи не было ничего. Зачем? Ведь ясно же, что я не сбегу, раз я сам сюда пришёл, ни на кого не брошусь и не укушу. Но подсудимого запирают – ещё одна дань замшелым традициям, давно себя изжившим.
О дальнейшем в памяти почти ничего не осталось. Задавались какие-то вопросы, произносились слова. Никогда не любил детективов, ни литературы, ни, тем более, кино, потому не особо прислушивался к происходящему. Потом мне вдруг сказали, что я должен произнести последнее слово.
Наивно, но я по-прежнему надеялся объяснить собравшимся всю нелепость происходящего. Я встал и произнёс:
– Меня обвиняют в ужасных вещах. Я не признаю ничего. Может быть, то, о чём здесь говорили, действительно имело место, но это был не я. Сами подумайте, разве я могу сделать такое? Там был совсем другой человек. Его наказывайте, а меня прошу отпустить. Я всё сказал. Спасибо за внимание.
Совершенно дурацкая последняя фраза, но не мог же я не поблагодарить собравшихся.
Суд ушёл на совещание. Удалился, как принято говорить. Господинчик, назначенный адвокатом, наклонился ко мне и зашептал:
– Что же вы наделали! Вы продемонстрировали типичную психологическую реакцию на исправительный укол. Вы ничего не добились, только ухудшили своё положение. Я же говорил, вы должны каяться и просить о снисхождении…
– Я сказал правду.
Почему-то я думал, что совещаться судейские будут долго, но всё закончилось достаточно споро. Всем приказали встать, судья вышел и принялся читать приговор. Читал невразумительной скороговоркой, я разобрал только: «признать виновным» и «приговорить».
Они ничего не поняли!
Прямо в здании суда в служебных помещениях обустроено что-то вроде амбулатории, куда меня и привели. Уложили на топчан, поставили капельницу. В прошлый раз был обычный укол в вену. Почему?
Ответа я не ждал, но медбрат ответил:
– Препарат густой и доза больше. Приходится разбавлять физиологическим раствором.
– Спасибо.
И зачем мне эта ненужная информация?
Локоть перетянули бинтом, велели отдыхать минут пятнадцать. Глупость какая, но ослушаться нельзя, приходится лежать.
Явился следователь. Следствие давно закончено, но я так понимаю, что он будет курировать меня и дальше.
– Распишитесь вот здесь. Эта бумага вам знакома – подписка о невыезде. А это обязательство явиться в госорганы немедленно по получении повестки. Напоминаю, что каждый день, включая выходные о праздничные дни, вы обязаны проверять ваш почтовый ящик на предмет наличия повестки. Как видите, здесь с вас расписки не требуем.
– Скажите, а почему повестка бросается в ящик, а не передаётся из рук в руки? Бережёте нервы сотрудников, чтобы курьеру не приходилось смотреть в глаза подсудимым?
– Вот именно. Многие получатели повестки начинают задавать неудобные вопросы, а что может ответить курьер? Зато с листком бумаги не поспоришь, как говорится, что отпечатано на принтере, то не вырубишь топором.
– Спасибо, я так и думал.
– Раз вопросов больше нет, то вы свободны вплоть до особого распоряжения.
Надо же было так выразиться: «свободны»! После суда и приговора, после слов: «признать виновным»…
Тем не менее, вопросов больше не было, я попрощался и пошёл к себе, на квартиру, которая, согласно прописке, считалась моим домом.
Просидел в прострации остаток дня и всю ночь, а утром, проверив ящик, отправился на службу. Лишь у самой конторы вспомнил, что вчера забыл посмотреть, был в зале Валерий Мартович или нет. Оказалось, что был, во всяком случае, он перехватил меня в дверях отдела и сразу повёл в свой кабинет.
– Ну что, законник, пиши заявление. Тебе положен оплаченный отпуск, так что, изволь отгулять. Приказ я уже подписал, тебе осталось подмахнуть заявление и сбегать в кассу за отпускными. Премиальных, уж извини, не будет, год отработан не полностью.
Шеф был прав, я подписал заявление, получил отпускные и, не заходя в отдел, хотя там, в письменном столе оставались кое-какие личные вещи, отправился куда глаза глядят. А куда можно идти в моей ситуации? То, что прежде называлось семьёй мгновенно рассыпалось, едва у меня начались трения с законом, по месту прописки – не дом, а скорее западня. Там я обязан ночевать, а утром посматривать почтовый ящик. Но сидеть там взаперти я не обязан, вчерашнего дня хватило с лихвой.
Оставалось бродить по городу. Занесло даже на проспект Шепилова, где я смог полюбоваться, правда, через дорогу, на кафе «Сеньор Помидор». С виду обычное заведение, куда заскакивают перехватить пару горячих бутербродов со стаканом свежевыжатого сока или, как выразился мой случайный знакомый, вдарить по мороженому. День клонился к вечеру, в «Помидоре» было полно народу. А ведь если зайти туда, меня могут принять, как героя, будут просить фотку на память, а то и на стене попросят расписаться.
Изображать поп-звезду не было никакой охоты, я даже не стал переходить проспект, посмотрел издали и потопал дальше.
К себе в квартиру вернулся в третьем часу ночи. Я не знал, разрешены ли мне подобные вольности, но раз никто не поставил меня на место, значит, настолько нарушать распорядок дня можно. Я с трудом добрался до постели, а утром едва не проспал явку к почтовому ящику. Впрочем, ящик оказался пуст, в нём не нашлось даже рекламы.
Май стремительно катился к лету. В скверах полыхала сирень, люди в оранжевых жилетках бросили возиться с тюльпанами и принялись высаживать на клумбы бархатцы. Липа и тополь вошли в полный лист. Первая серьёзная гроза смыла оставшуюся от зимы солёную пыль, с которой безуспешно пытались справиться поливальные машины. Никогда прежде у меня не было времени, да и особого желания напоминать буйство выморочной городской весны и приход лета. Теперь появилось и время, и желание, хотя… – вот об этом «хотя» я старался не размышлять.
Каждый день без пяти минут девять я был возле почтового ящика. Вздрагивал при виде рекламных листков, с облегчением спускал их в мусоропровод. Иногда я думал, а что если спуститься вниз пораньше и поглядеть в глаза тому, кто приносит мне эти бумажки, но потом спохватывался, что рекламу разносит случайный человек, за гроши нанятый на должность рекламного агента, а повестку принесёт курьер, и нельзя предугадать, в какой день это случится.
Исполнив свой гражданский долг, я порой поднимался в квартиру, чтобы съесть обязательный бутерброд, а порой, если эта обязанность была выполнена ранее, сразу отправлялся на улицу. Сидеть в четырёх стенах было невмоготу.