Законы отцов наших
Шрифт:
Хоби, профессионал до мозга костей, не упускает ни малейшей возможности. После того как я отклоняю его ходатайство, он говорит:
— В качестве альтернативы, ваша честь, мне бы хотелось приобщить показания детектива к делу, чтобы не пришлось вызывать его еще раз.
Мольто, вздохнувший с облегчением, не выдвигает возражений, однако заявляет, что в этом случае ему хочется задать свидетелю еще несколько вопросов. Он стоит у стола обвинения.
— Детектив Любич, после того как мисс Кэмпбелл признала, что она солгала…
— Протест. Это он сказал ей, что она лжет.
—
— После проверки на этом лжеполиграфе, — говорит Томми, — мисс Кэмпбелл сделала заявление, правильно? И оно полностью отражено в вашем рапорте?
Любич отвечает, что в каждом его рапорте показания Лавинии записаны дословно.
— Вернемся к тому, что произошло двенадцатого сентября в больнице. Вы проинформировали мисс Кэмпбелл о том, что Хардкор уже сообщил следствию?
— Я не знал, что сказал Хардкор. Это было не мое дело. Монтегю попросил меня поговорить с Баг, потому что мы знакомы. Вот и все. Она рассказала мне свою историю, мы устроили спектакль с полиграфом, и она дала показания.
— Значит, вы не передавали ей того, что сказал Хардкор?
— Ни в коем случае. Это противоречит правилам оперативно-розыскной деятельности.
Томми кивает. Ему только что удалось восстановить свои позиции. Разбирательство было тяжелым и нудным. Как оценивать показания Баг? Следует ли приобщать их к делу или исключить? Ответы на эти вопросы зависят в первую очередь от того, правду ли она сказала копам или нет. В то, что она сказала им именно то, что они хотели слышать, я могла поверить, и не потому, что Баг кажется такой застенчивой и податливой. Даже в пятнадцать лет она уже достаточно опытна и упряма. У нее хватило бы ума поступить именно таким образом. Однако если Баг не было известно, что сказал Кор, тогда ее собственноручно заверенные показания, данные Любичу, могли совпасть с версией событий Хардкора только в одном случае: если именно так все и произошло тогда на улице. Такой вывод напрашивался сам собой. Томми, безусловно, придерживается того же мнения. Вразвалку, что не слишком идет ему, он возвращается к своему столу, явно довольный тем, что удалось наконец поставить Хоби на место.
Хоби сидит в кресле и не спешит с вопросом. Теперь он поджал нижнюю губу, спрятав ее полностью под верхней, и как-то странно смотрит на Любича. Судя по всему, он не сдастся так просто и попытается что-то придумать.
— Детектив, вы рассчитывали, что вам придется давать показания на этом процессе? — внезапно спрашивает Хоби.
— Что? — спрашивает удивленный Любич.
— Вы думали о том, что в ходе процесса вам, возможно, придется принять в нем участие в качестве свидетеля?
— Не знаю. Вообще-то такая мысль, наверное, приходила мне в голову.
— Так, значит, все же думали? — Хоби роется в ворохе бумаг на столе. — Вас не было в списке свидетелей обвинения.
По всему видно, Любич никак не ожидал, что ему придется отвечать на такие вопросы. Его глаза на несколько мгновений закрываются, как у ящерицы.
— На прошлой неделе я встретил Монтегю в седьмом отделе. Он сказал, что если свидетельница будет давать ложные показания, я должен буду явиться в суд лично,
— То есть это было всего-навсего предупреждение?
— Именно.
— И в тот момент вы не стали просматривать заново рапорты?
— Нет. Я всегда живу сегодняшним днем, советник. Текучка. Я бы никогда не подумал, что она станет изворачиваться и лгать в суде. Впрочем, век живи — век учись.
Явный выпад в сторону защитника. Очевидно, Любич уже прослышал о том, как Хоби удалось окрутить девчонку.
— А каким образом вам стало известно, что сегодня вы должны были явиться сюда для дачи показаний?
— Когда я пришел на работу в восемь часов, мне позвонил Монтегю.
— А вы, случайно, не посвятили весь вчерашний день подготовке к сегодняшней даче показаний?
— В среду у меня выходной. Я приводил в порядок документацию.
— А когда вы разговаривали с Монтегю утром, он объяснил, почему сегодня ваше присутствие в суде будет необходимо?
— Не помню, — говорит Любич, и в его голосе чувствуется неуверенность. — Вроде того.
— Вроде того… — повторяет за ним Хоби. — Хорошо, ну а сегодня кто-либо — Мольто, Монтегю, мистер Сингх — кто-нибудь объяснил вам, что Лавиния показала, будто, убеждая ее изменить первоначальные показания, вы информировали ее о показаниях, данных Хардкором?
— Я слышал об этом.
— И вы поняли, не так ли, что обвинению вовсе не помешает, если вы покажете, что этого не было?
— Никто мной не манипулировал, я сам знаю, что я должен говорить и чего не должен.
— Я понимаю, детектив. Но вы человек опытный, бывали на многих процессах, не так ли? И вы осознаете, какое значение имеют ваши показания, то есть что вы не говорили Баг о том, что сказал Хардкор, верно?
Краешком глаза Любич косит в моем направлении. У меня возникает такое ощущение, что, находись Фред в другом зале, с другим судьей, он мог бы попробовать сжульничать.
— В общем, я представляю себе эту картину.
— А теперь, детектив, я хочу вручить вам копию вашего рапорта от двенадцатого сентября, помеченную как вещдок защиты № 1, и собираюсь попросить вас зачитать вслух ту его часть, где говорится, что вы не информировали Лавинию Кэмпбелл о том, что сообщил следователю Хардкор.
Любич сидит молча с отрешенным взглядом. Всем своим видом он опять показывает: «Перестань делать из меня дурака, ты, гребаный залетный адвокатишка». Он даже не дотронулся до рапорта, который Хоби положил на поручень свидетельской кафедры, а лишь бегло взглянул на него и через пару секунд снова поднял голову.
— Там этого нет.
— Да, там этого нет, — повторяет Хоби. — Значит, это то, что вы помните?
— Я же сказал: такое противоречит правилам оперативной работы.
— То есть правила оперативной работы не допускают такого. Нельзя одного свидетеля знакомить с показаниями другого. Я вас правильно понял?
— Абсолютно.
— И именно поэтому вы утверждаете, что не знакомили Баг с показаниями Хардкора?
— Я утверждаю, что не говорил ей этого, потому что вообще не помню такого случая в моей практике.