Законы прикладной эвтаназии
Шрифт:
А потом она замолкает.
Варшавский тоже молчит. Затем обращает внимание на Стаса.
– Вы из хранителей… – то ли констатирует, то ли спрашивает он.
Стас кивает.
– Да.
– Я понимаю, к чему вы клоните. Я понимаю, всё понимаю. Более того, я вам верю. Я верю тебе, Майя.
Он подходит к стенному шкафу, голосовой командой открывает его, достаёт бутылку.
– Есть такие вина, – говорит он, – которые не может налить автомат. Эти вина должны храниться в бутылках, и порой срок хранения достигает пятисот лет. Потом их
– Я хочу напиться, – говорит он, – но мне нельзя. Поэтому я просто пью вино, которому пятьсот лет. И на вкус оно вовсе не уксус.
Он отпивает маленький глоток. Все отпивают.
– Майя… Я верю, да.
Он не знает, что нужно сказать. Но быстро находится.
– Ты хочешь, чтобы я снял закон об опытах с рассмотрения.
– Да.
– Хочешь, чтобы я отказался от того, к чему шёл много лет.
– Да.
Он подходит к панорамному окну, смотрит на звёзды. Оборачивается.
– Есть вещи, о которых вслух говорить не принято. Есть эксперименты, провести которые в демократическом обществе невозможно. Есть вклад в науку, который нельзя отрицать. Это вклад, который сделали нацисты. Всё, что мы знаем о медицине пограничных состояний, до сих пор базируется на исследованиях, которые во время Второй мировой войны проводили немцы в концлагерях и японцы в том самом отряде 731. Это необходимое зло, Майя. Это зло во благо.
– Ты ничего не понял, отец.
– Я всё понимаю. Марк, Стас, могу я попросить вас оставить нас вдвоём?
– Конечно.
Мужчины выходят.
Варшавский стоит у окна.
– Я не буду говорить, Майя, что понимаю тебя. Если б ты пропала, не отвечала б на звонки, твои друзья не знали бы, где ты, я б с ума сошёл. Я поднял бы все поисковые системы и службы розыска Верхней и Нижней Москвы, чтобы найти тебя и спасти в случае необходимости. Но ты как будто никуда и не пропадала. Я верю тебе. Я вижу твои глаза и понимаю разумом, что ты действительно всё это пережила. Что ты видела эти смерти и пытки, что ты не знала, сможешь ли вернуться, что ты ложилась в анабиозис, построенный первобытными людьми по незнакомым технологиям. Но моё сердце говорит: нет. Моё сердце остаётся на той же позиции. С тобой всё в порядке – значит, я тем более не могу сдаться. Не могу оставить то, что строил столько лет.
– Ты понимаешь, что творишь?
– Да. Я обрекаю на принудительную и долговременную эвтаназию сотни ни в чём не повинных людей. Но это необходимое зло. Мне нравится это словосочетание. Оно очень точное.
– А если тебя не поддержат?
– Меня поддержат.
Разговор, который изначально обещал зайти в тупик, зашёл в тупик. Поздравляю, Майя, ты сделала всё, что могла.
– Ты моя дочь. И я знаю, что ты не будешь делать глупостей. Не будешь кричать, что я тебе не отец, и так далее. Ты перетерпишь моё решение. Переживёшь мой завтрашний успех. Смиришься с ним. И всё будет почти как прежде.
– Ключевое слово – «почти».
– Значит, мне придётся пойти ещё на одну жертву.
– На меня.
– Да.
В его глазах такая непреклонность, такая сила, что даже новые, сильные и холодные глаза Майи не изменят его решения.
Она встаёт.
– Хорошо, отец. Но мы не сдались. У нас ещё сутки.
– Завтра вечером, после заседания Совета, я заеду посмотреть на вашу машину. Она – мой второй проект века. Я не думал, что всё получится так скоро.
– Заезжай. Если заседание окончится в твою пользу.
– А если не в мою?
Майя выдавливает из себя что-то вроде улыбки.
– Тоже заезжай. Ты же хозяин.
Майю вызывает Санкевич.
– Я получил ответ, – говорит он. – Он ответил мне спустя час после запроса.
– И что там?
– Президент поддержит твоего отца. Он так и резюмировал: я поддержу его законопроект об опытах. Эвтаназия, насколько я понимаю, не стоит на повестке дня.
– Спасибо, Володя.
Комм отсоединяется.
Майя стоит спиной к отцу. Перед её глазами маршируют мёртвые люди с обмороженными руками и опухшими лицами, покрытыми чумными язвами.
Завтра человек, который подарил ей жизнь, подпишет смертный приговор тысячам других.
Она оборачивается.
– Ты понимаешь, что рано или поздно лекарство изобретут и без опытов на людях?
– Понимаю. Но умрёт гораздо больше.
Отец всё ещё стоит спиной и смотрит в окно. Шкаф открыт.
Майя подходит и выдвигает одну из ячеек. Она помнит эту ячейку. Она хорошо помнит деревянную шкатулку, которая там лежит. Она помнит оружие, одну из любимых игрушек отца. Она помнит его коронный трюк с извлечением последнего патрона и мнимую игру в русскую рулетку. Она достаёт револьвер и прокручивает барабан.
Варшавский оборачивается.
– Ты сошла с ума? Положи оружие.
– Отец, ты не слышишь меня. Может, так ты меня услышишь.
– Ты ничего не изменишь. Машина уже запущена.
– В каком смысле?
– Лаборатория «Антивринкл» уже работает.
Майя сжимает тяжёлое оружие двумя руками.
– То есть работает?
– Опыты уже идут. Более того, получены предварительные положительные результаты. Есть сыворотка, которая серьёзно снижает скорость развития болезни.
– Где находится лаборатория?
– Неважно.
– Где?
Она демонстративно взводит курок.
– Ты не умеешь стрелять.
Она целится в декоративную чернильницу у него на столе и нажимает на курок. Чёрные брызги заливают стол.
– Я не скажу тебе, где лаборатория.
– Скажешь.
И она стреляет мимо него в стену. Совсем рядом с окном.
– Хорошо, – он поднимает руки. – Хорошо. Верхний Тишинский, пять. Лабораторный комплекс «Сатурн». Весь второй этаж.
– Президент поддержит тебя.
Варшавский удивлён сменой темы.