Зал поющих кариатид
Шрифт:
– Кожа сквозь него дышит? – спросила Ася.
– Дышит, дышит, – ответил дядя Петя. – Ты, кстати, запомни – в следующий раз пелотка должна быть чисто выбрита.
Ася покраснела, но не сказала ничего.
Закончив натираться, Лена натянула на голову мочалистый парик, состоявший из зеленых дрэдов, собранных во что-то вроде прически фараона. Парик был большим и пышным, но очень легким и практически совсем не чувствовался на голове.
– А теперь на коленки, девчата, – сказал майор, и в его руке появился знакомый шприц-пистолет. – Поиграем в Катынь. Не бойтесь, хе-хе, это не больно.
Это действительно не было больно.
Инъекция оказалась похожа на прохладный фонтан, который вдруг включили у Лены в затылке на полную мощность (ей показалось, что
Это было странно. После укола ничего особенного не произошло. Просто стало понятно, что перед этим она пребывала в крайнем волнении, даже какой-то суетливой испуганной панике, у которой не было другой причины, кроме той, что это было ее обычное состояние. А как только эта внутренняя суета прошла и наступило спокойствие, кончилась и нервная трясучка тела, которой Лена тоже раньше не замечала. Все стало спокойно и очень просто.
Посмотрев на себя в зеркало, она оторопела.
Из блестящего прямоугольника на нее смотрела каменная баба. Это были первые слова, которые пришли ей в голову.
Конечно, никакого сходства с обветренными степными изваяниями не ощущалось – баба была из полированного малахита, а ее волосы казались высеченными из того же камня, только грубо. Живыми оставались только глаза. Лена попробовала прикрыть их и поглядела на себя сквозь ресницы. Теперь сходство со статуей стало полным.
Лена вытянула перед собой руку и поглядела на свои зеленые пальцы. Они были абсолютно незыблемы. Казалось, если тюкнуть по такому пальцу молотком, он отвалится, а остальные будут так же неподвижно вонзаться в воздух еще много тысяч лет.
«Малахитовый зал» оказался большой квадратной комнатой, отделанной малахитом и украшенной фресками на духовные темы. Дядя Петя объяснил, что это вольное подражание одному из залов Эрмитажа, где находилась когда-то приемная императрицы.
В комнате не было никакой мебели, кроме огромного бубликоподобного дивана. В пустом центре этого бублика располагался выдвижной стол – круглая малахитовая плита на мощной телескопической ноге, уходящей в пол. Диван был затянут пестрым шелком; по нему было разбросано множество подушек разного цвета и формы, а на столе сверкали зелеными искрами хрусталь и стекло.
В каждом углу зала стояла малахитовая тумба-пьедестал. Наверху был упор для рук (кариатидам полагалось поддерживать потолок), высота которого регулировалась специальным механизмом, поэтому и маленькая Ася, и высокая Вера, залезая на свои тумбы, принимали одну и ту же позу – с поднятыми вверх руками, которые упирались в верхнюю малахитовую плиту под одинаковым углом. Локти при этом торчали вперед, открывая подмышки, и их надо было тщательно брить перед каждой сменой.
Стоять в такой позе целый день, не совершая никаких движений, не смог бы ни один нормальный человек – но после инъекции это было совсем просто. Тело казалось легкой стеклянной колбой, в которой горел невидимый огонек жизни. Лена знала, что внешний наблюдатель может заметить этот огонек только тогда, когда она открывает глаза. По инструкции это разрешалось делать только при разговоре с клиентом, но Лена уже поняла, что может незаметно следить за окружающим сквозь ресницы, и никто ничего не узнает.
Но следить было совершенно не за чем.
В первую рабочую смену в зал не пришло ни одного посетителя. Только из коридора за входом несколько раз долетели веселые пьяные голоса и смех. И еще один раз донесся запах кубинской сигары, напомнивший о дяде Пете.
За двое суток, проведенных на пьедестале, Лена успела изучить зал во всех подробностях.
На фресках были изображены длинноволосые левитирующие ангелы, одетые в одинаковые белые ризы с какими-то мистическими водяными знаками. Ангелы висели над кромкой облаков и словно прислушивались к чему-то тихому, взяв друг друга за руки. Религиозная тема, однако, вовсе не давила на сознание. Во-первых, ангелы были снисходительными – это делалось ясно по их улыбкам. Во-вторых, их глаза закрывали черные повязки. Такая же повязка на глазах была и у бородатого Бога-Отца, в животе которого размещалась неприметная дверь служебного входа, через которую Лена с подругами проходили на рабочее место. Бог-Отец воздевал руки, но со стороны казалось, что он по-свойски ими разводит, будто говоря: «Ребят, больше не просите, все, что мог, уже отдал».
Видимо, имелось в виду, что Бог – это все-таки не совсем то, что говорят простому человеку, и его не особо напрягают шалости элиты, которую он сам же и вознес на вершины могущества.
Было немного странно видеть облака в трехстах метрах под землей, но Лена понимала, что небо, где живут Бог и ангелы, – не физическое пространство: на этот счет, как известно, сильно прокололись еще Гагарин с Хрущевым.
Круглый стол каждые несколько часов с тихим жужжанием уходил под пол, и через минуту, заново накрытый, поднимался назад. На нем были крепкие напитки, вино, шампанское в ведерке со льдом, закуски и фрукты. И хоть за всю первую смену в комнату так никто и не вошел, стол съездил вниз-вверх восемь раз, и каждый раз закуски на нем менялись.
Лене казалось, что она простояла на тумбе совсем недолго. Она собиралась еще многое обдумать, поскольку голова работала как-то по-особому легко и точно, но тут дверь в животе Бога-Отца открылась, и в зал вошли четыре зеленые женские фигуры. Это была новая смена – оказалось, двое суток уже прошли.
Перед следующей сменой Ася спросила:
– Ты его видела?
– Кого его? – не поняла Лена.
– Богомола.
Сначала Лена решила, что Ася говорит о фигуре молящегося ангела на входной двери – он находился как раз напротив служебной дверцы в Боге-Отце. И только потом вспомнила о насекомом, из которого делали «Мантис-Б».
– Нет, – ответила она. – Не видела. А где?
Ася пожала плечами.
– Не знаю. Внутри.
– Внутри себя?
– Наверно, – ответила Ася, посмотрев на нее загадочным взглядом. – А может, внутри богомола.
Лена подумала, что Ася валяет дурака.
Но в середине следующей смены случилось что-то крайне странное. Лене вдруг показалось, что ее руки не подняты вверх, а молитвенно сложены перед грудью.
Точнее, все было наоборот. Ощущение было таким, словно она очень долго, чуть ли не с самого начала времен, держала руки сложенными перед грудью, а потом ей померещилось, что они подняты вверх и уперты в каменную плиту. А затем она поняла, что то, что ей померещилось, и есть ее настоящее положение. Это было похоже на утреннее пробуждение, когда выясняется, что неубедительное развитие сна, только что казавшееся таким убогим и нелепым, и есть окончательная правда, и теперь придется вставать, одеваться и идти к людям за едой.
Лена решила, что задремала на рабочем месте – и испугалась, поскольку так можно было свалиться с тумбы. Но когда галлюцинация повторилась, она поняла – сон здесь ни при чем. Во второй раз она гораздо лучше отследила, что именно произошло.
Она находилась в двух местах одновременно. Одним местом был малахитовый зал. Другим – залитое ослепительным солнцем пространство, о котором трудно было сказать что-то определенное (оно дрожало, переливалось и походило на картинку калейдоскопа, растянутую на все триста шестьдесят градусов какой-то необычной оптикой). Впрочем, калейдоскоп по сравнению с тем, что видела Лена, показался бы скучным. Если окружающее и можно было с чем-то сравнить, то разве что с мультиками, которые рисует медиа-плейер «Виндоуз», прокручивая файлы mp3. Но, несмотря на свою крайнюю необычность, это пространство сразу же пришлось Лене по душе, потому что волны разноцветных огней, все время возникавшие в нем, каким-то образом переживались как счастье, которое постоянно меняло цвет и форму – но не переставало быть счастьем и совсем не надоедало.