Залежалый товар
Шрифт:
Став коллекционными предметами, «Не зная весны» и «Месье ожидал» поняли, что в музее, раз и навсегда закрепленные за безжизненными телами манекенов, они уже никогда не ощутят тепла населяющего их живого тела.
То, чем они теперь жили, что время вложило в них, было создано из того, без чего так трудно жить: из воспоминаний.
Теперь у них было вдоволь времени поговорить по душам.
Перед ними никогда не останавливались надолго; какая-нибудь женщина вдруг замедляла шаг, увлеченная воспоминаниями о танце, поцелуе, террасе кафе. Этого им было достаточно, чтобы возобновить разговор.
Группа школьниц помогла им пересилить волнение. Усевшись на пол с альбомами для рисования на коленях, девочки
«Не зная весны» и «Месье ожидал» стали вспоминать пережитое у мсье Альбера, когда их еще было трое и они любопытствовали и вместе с тем тревожились, пытаясь вообразить себе свое будущее: «Когда с утра услышишь ты, как за окном две птицы / Уже кричат вовсю и не дают поспать…». Потом они вспомнили, когда и как они пережили расставание.
Они ничего не забыли.
Демонстрировать прошлое — это значит сказать, что оно было. Но кто вернется назад, чтобы измерить пройденное расстояние, понять, чем была их жизнь, оценить воплощенные планы, угасшие надежды; увидеть, что время привело в негодность, и осмыслить прежние радости?
Их переполняли воспоминания; воспоминания были разными.
Каждая слушала историю жизни другой.
— Занимаясь театром, — сказала «Месье ожидал», для которой уличная жизнь так и осталась тайной, — я поняла, что источник наших знаний — ателье на улице Тюренн. Но мне надо было прожить то, что я прожила не там, чтобы понять это.
Хотели бы они вернуться к первым дням? Они не знали. Если бы их тогда выбрали и купили, если бы им не пришлось решать, что делать в жизни, научились бы они жить? Нет, не жить: они были живы лишь потому, что одевали живых, — они научились БЫТЬ. И просто быть там, где в них нуждались, что, безусловно, избавило их от угрызений совести.
Именно тогда, после трудного молчания, они впервые человеческими словами заговорили о жакетке «Без вас».
Я здесь записываю далеко не все, однако, несмотря на путаницу времен и, в частности, припомнив «Без вас», я должен рассказать эпизод, связанный с одним театральным приключением «Месье ожидал».
Уже после того, как была распущена труппа, собранная Рафаэлем, некий режиссер задумал поставить «Мастерскую» Жан-Клода Грюмбера, и благодаря череде чудесных совпадений «Месье ожидал» была выбрана на роль одной из одежд, сшитых в этой мастерской.
— Мне показалось, что я вернулась в ателье на улице Тюренн, — рассказала «Месье ожидал». — Автор пьесы как будто все это время жил, спрятавшись под кроильным столом мсье Альбера. Разве что в пьесе хозяина звали мсье Леон, как нашего гладильщика. А кроме имен, все так же: такие же швейные машины, такие же манекены Стокман, кроильный стол, гладильная доска, отрезы ткани, пуговицы, ножницы, бобины ниток — все там было. И вот впервые моя роль не ограничивалась тем, чтобы быть театральным костюмом. Я играла роль самой себя. Моей главной сценой был момент, когда мсье Леон приходит в мастерскую, взволнованный, как это бывает в разгар сезона. Под мышкой у него жакетка, которую вернули из магазина. Эта жакетка была я. «Как вы думаете, — спрашивает мсье Леон у отделочницы, — мы работаем для живых или для мертвых?» И тут мсье Леон начинает вертеть меня во все стороны: «Если мы работаем для живых, надо предполагать, что живому неминуемо придется совершать какие-то телодвижения. Например, шевелить руками, садиться, дышать, вставать, застегиваться, расстегиваться. Я уж не говорю о военном времени, когда живому зачастую, чтобы остаться в живых, необходимо поднять вверх одновременно две руки; но, конечно, я говорю об обычном времени, об обычной жизни в обычной одежде. Взгляните на это изделие: стоило клиенту ее надеть… (и чтобы лучше показать, как
Каждый вечер перед самым спектаклем, — продолжала «Месье ожидал», — костюмерша большими слабыми стежками пришивала подкладку рукава и пуговицы, так, чтобы они продержались только на время представления. До того самого вечера, когда во время кружения с мадам Симоной я на балконе первого яруса, хотя в зале был полумрак и можно было различить лишь силуэты, разглядела зрительницу, одетую в жакетку «Без вас».
Я сразу перестала следить за сценой, и можешь себе представить, с каким нетерпением ждала конца спектакля, чтобы, когда зажжется свет в зале, суметь наконец ее увидеть! Ее, так быстро исчезнувшую из нашей жизни и вроде бы пришедшую сюда ради меня. И в то же время мне было стыдно, что она после стольких лет увидит свою подругу в таком жалком виде, с этой плачевно свисающей из рукава подкладкой. Но когда занавес поднялся и зрители стали стоя аплодировать, место, где, как мне казалось, я видела «Без вас», было пустым. Тогда мне стало стыдно за свой стыд.
Не знаю, вправду ли я ее видела. Возможно, потому, что это был всего лишь нечеткий миг, след его показался мне столь драгоценным. Исчезла, едва появившись. И тогда, глядя на это пустое кресло, я поняла, что, скорее всего, мы больше никогда не увидимся.
Долго еще «Не зная весны» и «Месье ожидал» воображали, что «Без вас» находится рядом, что она здесь, что она слушает их без грусти, но, сочувствуя их печали, слушает, как они в сотый раз называют ее по имени.
«Мы с тобой будем говорить о ней…»
«…и мы отдохнем… мы отдохнем».
*
Вот что еще рассказывают.
В Бонне, в «Кунстмузеум», в рамках широкой ретроспективы, где были собраны многочисленные произведения современных художников, среди экспонировавшихся была одинокая, в человеческий рост скульптура — бюст, одетый в некое подобие одежды из шерстяного бархата. Пуговицы были отрезаны. Петли, карманы и обшлага рукавов зашиты. В каталоге значилось: «Шерстяной бархат на бюсте. Без названия».
Казалось, художник хотел, но не мог создать то, что не имеет лица. Голова, скорее перевязанная, нежели прикрытая, и там, внутри, распахнутые глаза, из которых грубо наложенной красной краской пытались стереть воспоминания. Потому что, говорили, слишком тяжело было выносить ничего не забывший взгляд.
*
«Die Erz"ahlungen der Chassidim», книга Мартина Бубера, которую Лотта когда-то подарила Рафаэлю, в 1963 году вышла во Франции в издательстве «Плон» в переводе Армеля Герна под названием «Хасидские истории». Там на 424-й странице можно найти такую притчу:
«Рабби Боунам рассказывал: „Все другие хасиды Люблинского Провидца были куда лучшими учениками, чем я; но я знал его лучше, чем другие. Потому что однажды я вошел в его комнату, когда Провидца там не было, и услышал шепот: это одежды говорили между собой о его величии“».
Примечания
1
Рабби Исраэль бен Элиезер (1700–1760), прозванный Баал-Шем-Тов (Владелец доброго имени), основатель хасидизма. (Здесь и далее примеч. переводчика.)
(обратно)