Залив Полумесяца

Фаблер Лана

– Но что же тогда вам делать, султанша?

– Не знаю, Фериде, – устало отозвалась та. – Не знаю…

В этот момент, заставив их испуганно обернуться, в покои вошла как всегда степенная Айше-хатун и поклонилась. Ясно было, зачем она здесь. Филиз Султан начала свое расследование…

– Султанша. Филиз Султан желает видеть вас.

Обменявшись взглядами со своей служанкой, Ассель Султан заставила себя держать лицо, приняла по возможности холодный, невозмутимый вид и кивнула.

– Хорошо, я иду.

Дворец Эсмы Султан.

Побывав

в хамаме и смыв с себя, наконец, пыль, грязь и пот, султан Баязид с помощью слуг привел себя в порядок: состриг отросшие волосы, подровнял бороду до привычной длины и облачился в чистые одежды своего зятя, любезно отданные ему дочерью. Теперь он походил на самого себя – великого падишаха.

С большим аппетитом султан трапезничал в холле в обществе Михримах Султан, ее сына султанзаде Мехмета и притихшей, напуганной Нермин. Эсма Султан не смогла отойти от ложа раненого Давуда-паши, и, по словам Фидан-калфы, она все не могла остановить поток своих слез, хотя супруг и уверял ее, что непременно поправится и горевать ей не о чем.

За столом царило молчание – всем было не до разговоров. Михримах Султан без аппетита помешивала ложкой в тарелке, переживая за подругу. Мехмет скованно, но ел – для него было странно находиться в обществе падишаха, и он его уважительно побаивался. А Нермин и вовсе просто сидела со слезливым взглядом, опущенным вниз. Мыслями она была там, наверху, рядом с отцом.

Утолив голод после своего изнурительного путешествия, султан Баязид огляделся и все же решил нарушить установившуюся тишину. Он с теплом посмотрел на свою кузину, с которой до ужина лишь коротко обменялся приветствиями.

– Михримах, расскажи мне, как вы жили в Эрзуруме. Я надеюсь, вы ни в чем не нуждались? Эсма уверяла меня, что нет.

Вскинув на него глаза, Михримах Султан поспешила учтиво улыбнуться, хотя и через силу:

– Действительно, нужды у нас ни в чем не было, повелитель. Эсма Султан была очень добра к нам и регулярно присылала золото с позволения Давуда-паши. Я им премного благодарна за такую щедрость. Мы с сыном все эти годы жили в одной усадьбе. Достаточно скромно, но нам не приходилось жаловаться. Я занималась хозяйством, иногда благими делами. Накопив необходимую сумму, я добилась того, чтобы в Эрзуруме построили мечеть имени моего покойного отца.

– Как славно, – с одобрением кивнул повелитель. Тут он обратил взгляд к ее сыну, и юноша весь разом подобрался. – А ты, Мехмет? Эсма часто говорила о тебе, будто бы ты умен и рассудителен.

– Я польщен тем, как отзывалась обо мне султанша, – с должной вежливостью отвечал тот. – Я не привык хвалить самого себя, повелитель, но свои навыки я также оцениваю весьма высоко. Я много и усердно занимался в надежде занять достойное место в жизни и обеспечить всем необходимым свою семью и матушку, конечно.

Его голубые глаза были так же серьезны, как у его отца, и повелитель ощутил, как ему стало не по себе. В голове из глубины памяти вынырнули воспоминания об Искандере-паше. Его друге, соратнике, который ответил на его доверие предательством. Он покусился на честь его жены, матери его детей. И поплатился за это жизнью.

Султан Баязид отвел глаза и помрачнел – все поняли, о ком он думает в этот момент, и замолчали. Михримах Султан тихо вздохнула, тоже коснувшись мыслями покойного мужа, которого она когда-то так самозабвенно и преданно любила, несмотря ни на что.

Это чувство к нему, а после и скорбь навсегда ее изменили. Надежды больше не жили в ее сердце. Единственное, что ее теперь заботило – благополучие ее сына. О своем собственном счастье султанша и не думала, считая, что пребывает уже не в том возрасте, чтобы мечтать о любви и счастливом браке.

Дальше ужин шел все в том же молчании. Вскоре Михримах Султан, обратив внимание на состояние Нермин, пожелала повелителю доброй ночи и увела ее наверх, чтобы уложить спать. Мехмет тоже, видя, что государь не настроен на беседу, вежливо с ним простился и ушел в свою комнату.

Некоторое время султан Баязид был предоставлен сам себе. Он стоял возле окна и думал обо всем: об угрозе смерти Давуда-паши, о том, кто сможет в случае его смерти занять должность великого визиря, о горе дочери, о своей семье и… об Астрее. За время плавания мужчина уже свыкся с тем, что эта девушка пребывает подле него, а теперь ее не было рядом, и он… тревожился? Нет, скорее, испытывал беспокойство неясного рода.

От подобных размышлений его отвлекла дочь, наконец, спустившаяся в холл. Эсма Султан с трудом переставляла ноги, с заплаканными глазами направляясь к нему. Она была такая бледная и мрачная, что повелитель понял – дело плохо. Без слов Эсма Султан приникла к отцу в поисках утешения, и тот обнял ее, став успокаивающе поглаживать рукой по спине.

– Как он?

– Очень плохо… – отстранившись, беспомощно покачала головой султанша. – Мне страшно, отец, – она возвела переполненные тревогой темные глаза к его лицу. – Если он умрет, как нам это пережить?.. Как мне это пережить?

– Будем надеяться на лучшее, Эсма, – попытался успокоить ее падишах. – Давуд-паша сможет побороть эту болезнь. И ты должна в это верить.

– А если нет?.. – снова давясь рыданиями, отозвалась она и, прикрыв рот ладонью, всхлипнула в нее.

– Ну будет тебе. Ты мне сердце разрываешь.

Эсма Султан еще поплакала немного на отцовском плече, а после возобладала над собой и заставила себя успокоиться. Они разместились вдвоем на тахте, как истинно близкие и родные люди, и говорили обо всем, не таясь. Выслушав все о том, что происходило в столице в его отсутствие, повелитель вдруг проговорил:

– Завтра утром я отправлюсь в Топкапы. И я хочу попросить тебя, Эсма. Никто не должен знать, что произошло со мной и Давудом-пашой на пути в Стамбул. От этого будут одни лишь неприятности, а мне их итак предостаточно. Для всех я достойно вернулся из военного похода.