Заложники
Шрифт:
Гругис с нарастающей тревогой и страхом думал о том, что он увидит в доме Эйтутиса. А что, если жаждущие крови рыцари ордена и кнехты дошли до Кражяй и Медининкай? Что, если самого князя и его дочери Айсте уже нет в живых? При одной мысли об этом кровь стыла у юноши в жилах.
Последнюю ночь-крестоносцы, судя по всему, ночевали неподалеку от замка Паршпилис. Превратив все в пепел и прах, они похоронили своих убитых воинов и отправились назад. У Гругиса отлегло от сердца — на этот раз захватчики оставили Кражяй в покое, обогнув стороной.
Когда всадники добрались до Паршпилиса, уже стемнело, нужно было
Кражяйский князь жил на широкую ногу, окна его просторного дома сияли стеклами, приобретенными у рижских купцов, в светлых клетях пахло свежеструганной древесиной и смолой. Эйтутис был малорослым, щуплым мужчиной, однако при этом живым и непоседливым. Говорил он скороговоркой, и Гругис порой с трудом понимал его. Путники уже издали догадались, что в доме горе: не слышно было детского смеха, домочадцы ходили как в воду опущенные, а старуха княгиня понуро сидела в кресле и утирала слезы. Оказывается, в битве под Паршпилисом погиб Вайшвидас, единственный сын Эйтутиса, брат Айсте. Надежд на второго сына, наследника, уже не было, и, значит, роду Эйтутисов суждено было угаснуть. От горя старый князь говорил так быстро, что почти ничего невозможно было разобрать: казалось, слова догоняли друг друга, теснясь и низвергаясь сплошным потоком. Он раздраженно покрикивал на домочадцев, хватался то за одну, то за другую работу, хотя и не знал толком, чем заняться всерьез. Выслушав Гругиса, князь тут же стал собираться в дорогу. Это отвлекло Эйтутиса от тяжких мыслей, на минуту заставило позабыть о мучительной душевной боли. Не в силах больше оставаться в доме, Эйтутис сам выбежал во двор за конюхом.
Гругис, который остался в княжеских покоях, с удивлением заметил, что до сих пор почему-то не появляется Айсте. Он еще во дворе успел оглядеть всех женщин, которые сновали из дома в клеть и закут или, не скрывая любопытства, останавливались у порога, чтобы поглазеть на гостей. Он все ждал, не мелькнет ли милое лицо той, ради которой юный князь проделал столь длинный и нелегкий путь из Локисты. Находясь в светлице, он с нетерпением оборачивался на дверь, вздрагивая при каждом стуке, — женщины вносили еду, а роль хозяйки стола взяла на себя старшая дочь князя Эйтутиса, которая прибежала сюда недавно с мужем из разоренного крестоносцами имения.
Не выдержав, Гругис все-таки спросил:
— А где же княжна Айсте? Почему ее не видно?
На лицо старшей сестры набежала тень.
— Айсте нет с нами. Родители выдали ее за Жадейкиса, боярина из Расейняй, — не глядя в глаза гостю, ответила она.
Для Гругиса эта новость была как гром среди ясного неба, и он не удивился бы, если бы в этот миг на него обрушился потолок. Кусок застрял у юноши в горле, руки тряслись и не слушались его. Он с мольбой глядел на старшую сестру Айсте.
Воцарилась долгая неуютная тишина. Совладав с собой, княжич
— Когда это случилось?
— Нынешним летом, накануне жатвы.
Гругис потупился и, уставившись в сияющий белизной пол, глубоко задумался. Неожиданно он вскочил и, буркнув «спасибо», кинулся к выходу. Единственным его желанием было сейчас вспрыгнуть на коня и умчаться отсюда куда глаза глядят. Юноша и сам не мог определить, какие чувства владели им, отчего он пришел в такое смятение, будто здесь, в этом доме, его предали или подняли на смех.
До сих пор на жизненном горизонте Гругиса не появлялось ни одного хмурого облачка, на его долю не выпали пока тяжкие переживания. Правда, несколько лет тому назад не вернулся из похода старший брат, но Гругис, который сильно любил его, все же не принимал эту потерю близко к сердцу. Ведь гибель на войне — дело привычное и достойное. Когда враг разрушил Локисту, трудно было удержаться от слез при виде руин и пепла — это было все, что осталось от замка. Но ни одно из тех переживаний не шло в сравнение с горем, которое обрушилось на него сегодня. Сердце его готово было разорваться от тоски.
Очутившись во дворе, Гругис заметил почерневшую деревянную бадью, которая раскачивалась под порывами ветра на колодезном журавле. На краю бадьи сидели воробьи и, нахохлившись, косились на блестевшую в ней воду. Он подвел к воде коня — птицы вспорхнули и улетели прочь. Уши животного при каждом глотке мерно подрагивали, а по шее скатывались вниз крупные капли. Юный князь почувствовал, что и у него пересохло в горле. Он шагнул к колодцу и схватился отяжелевшими руками за край журавля. Заскрипел, натужно застонал старинный обомшелый стояк. Вода оказалась прямо ледяная, заломило зубы, зато дышать стало легче. «Если бы я знал…» — снова и снова думал Гругис, хотя на самом деле вряд ли бы он знал, как поступить. Скорее всего отправился бы в чужие края, только не к Эйтутису. С этой минуты он воспылал ненавистью к низкорослому косноязычному князю замка Кражяй. Он с омерзением следил за этим расфуфыренным щеголем, когда тот в окружении женщин появился на пороге своего нового дома. На нем была бобровая шуба и лисья шапка, сбоку болтался короткий меч, специально подобранный для этого малорослого мужчины.
Сидя верхом на коне, Гругис издали насмешливо наблюдал за церемонией прощания. Группа всадников ожидала князя здесь же, во дворе, — люди уже держались за поводья, спеша тронуться в путь. Когда наконец Эйтутис, подпрыгнув, уцепился за седло, кто-то из верховых спросил:
— Куда отправимся, князь?
— В Локисту! — торжественно ответил тот и ударил шпорами коня, отчего тот взвился дыбом.
«В замок, которого уже нет», — нахмурившись, подумал Гругис.
III
Никогда еще во дворе князя Скирвайлиса не видели такого скопления почетных гостей. Сюда съехались князья и родовитые бояре со всей Жемайтии. Когда в светлице, оставив свиту во дворе, собрались одни только военные вожди, им пришлось потесниться, чтобы разместиться за столом. Те, что остались снаружи, сошлись все вместе на косогоре загона, развели там костер, стали жарить то ли барашка, то ли козленка, весело загомонили, завели оживленные беседы и под конец затянули песню.