Заложники
Шрифт:
— Да как же вы собираетесь воевать без мечей? — спрашивал их Скирвайлис.
— Добудем, князь, не волнуйся! У крестоносцев отберем! — отвечали обычно молодые добровольцы.
Скирвайлис и не сомневался в этом. Людей, испытавших на собственной шкуре гнет завоевателей, не могла остановить никакая сила. Это раньше, когда их край был еще свободным, случалось, что один-другой жемайт не спешил вскочить на коня, чтобы дать отпор неприятелю. Сейчас же таких не было. Все — даже одноглазые, горбатые и кривые — примыкали к повстанцам. А в сражениях именно они нагоняли на врага больше страху, чем здоровые воины.
Вечером следующего дня дружина князя Скирвайлиса, достигшая уже тысячи человек,
Это подняло настроение восставших. Как тут было не пошутить: вояки Зигфрида Андерлау обмочились от страха и драпают в мокрых штанах к себе в Пруссию! Многие были даже слегка разочарованы тем, что не пришлось вступить в схватку с врагом.
— Не больно-то радуйтесь, — предостерег их Скирвайлис. — Крестоносцы еще покажут клыки! Они ведь еще не разбиты наголову. Вот победим их под Клайпедой — тогда…
Как только всадники въехали в Ретавас, жемайтский вождь увидел на ветке могучего дуба двух висельников. Поблизости возбужденно суетились несколько всадников из повстанческого отряда.
— Погляди, кто такие! — приказал Скирвайлис Мингайле.
Тот поскакал к дубу, а вернувшись, доложил:
— Там князь Памплис и его сын Гальвидис!
— Кто это сделал?! — взревел Скирвайлис.
— Наши. Говорят, отомстили за то, что Памплис якшался с рыцарями ордена и даже перенял их веру, — объяснил Мингайла.
Лицо Скирвайлиса перекосилось от бешенства, он стиснул в отчаянье кулаки.
— Да кто им позволил?! Только наш суд вправе назначать наказание! Схватить виновников немедленно и запереть на конюшне! — приказал князь.
Мингайла и несколько всадников снова поскакали к дубу. Там возникло замешательство: виновники расправы не пожелали сдаваться и стали оказывать сопротивление.
Не ожидая, чем кончится дело, Скирвайлис покинул двор. Он мрачно размышлял о несчастном Памплисе. Вспомнилась и его дочь Гирдиле, подруга Гругиса, сына… Да, как причудливо переплетаются порой нити жизни. Тронешь одну, и затрепещет в ответ другая…
Глядя с пригорка на пестрое войско жемайтов, змеящееся в западную сторону, князь с болью подумал о младшем сыне. Где сейчас витает его дух? Может быть, успел уже вернуться из Пруссии в дубравы родной Жемайтии? А вдруг его мальчик стоит сейчас где-то рядом, радуясь пробуждению боевого духа соотечественников? Ведь ради этого принесли в жертву свои жизни юные заложники. Разве мог после этого кто-нибудь из жемайтов остаться в стороне от земляков? Не к лицу им дрожать от страха перед врагом! Дух Гругиса может быть спокоен — старый локистский князь с честью выполнит свой священный долг.
Утром следующего дня, очутившись в сосновом перелеске, посреди песчаных пригорков, и вдохнув сырой бодрящий воздух, все почувствовали дыхание раскинувшегося неподалеку моря.
— Я слышу, как шумят волны, князь! — воскликнул проводник Карка, стянув с головы старый заячий треух.
— А ты случайно не слышишь, как гудит земля под копытами вражеских коней? — спросил Скирвайлис.
— Нет, не слышу.
— Зато я слышу!
К повстанцам во весь опор подскакали на взмыленных лошадях двое всадников-разведчиков. Они и доложили о приближении врага, хотя сам Скирвайлис уже видел, как вдалеке, между стогами сена, растянулись цепью крестоносцы. Блестели на солнце острия копий, развевались на легком морском ветру белые орденские стяги.
Отдав необходимые приказания воинам, князь вытащил из ножен меч, поднял его высоко над головой и пришпорил горячего
Перевод Е. Йонайтене.
МОГИЛЫ БЕЗ КРЕСТОВ
I
Занятия в местной школе городка Кликунай начались поздней осенью. Со стороны Клайпеды и Лиепаи доносился гул откатившегося фронта, и время от времени, когда бомбежки были настолько сильными, что подрагивали стекла в окнах, учитель и ученики на минутку замирали, но затем снова утыкались в учебники. Все были уверены, что война, подобно раненому измученному зверю, изнеможет совсем и в конце концов испустит дух, а значит, в их городишко больше уже не вернется никогда.
В предпоследнем, седьмом классе гимназии собралось двадцать два ученика: двенадцать девочек и десять мальчиков. Возбужденный гомон, веселые возгласы, взгляды, которыми ребята изучали друг друга, пытаясь найти в лицах товарищей знаки драматической поры, свидетельствовали о радости долгожданной встречи после пережитых жизненных бурь. Порою смех, едва зазвенев, неожиданно смолкал, уступив место грустной задумчивости, и тогда на лица ребят набегала тень страха и тревоги. Так же внезапно прекращалась и задушевная беседа, будто рассказчик опасался быть откровенным до конца. Многое в жизни ребят перепутала и сломала война. У каждого из них были близкие или знакомые, которые погибли, пропали без вести, были высланы на восток или оказались отброшенными фронтом на запад. Довиле Мажримайте подумалось даже, что в душах ее одноклассников война оставила своего рода мины замедленного действия, готовые в любой момент взорваться. И они взрывались неожиданно, пугая остальных: как снег на голову свалилось на всех известие, что одна девочка и двое мальчиков вступили в комсомол. Все насторожились, исчезла сердечность в отношениях, стали колючими, подозрительными взгляды. Один из комсомольцев, по слухам, уехал в субботу к родителям в деревню и не вернулся. А спустя пять дней гроб с его телом был выставлен в актовом зале школы. На белом лбу юноши запеклось крохотное, меньше копеечной монеты, пятнышко крови.
Прошло несколько дней, и вооруженные люди в форменной одежде увели прямо с урока самого старшего ученика в классе — двадцатилетнего Лёнгинаса Бружаса. Больше в школе он уже не показывался. Первая парта в классе опустела. Вид этой парты наводил на жуткие размышления — казалось, под ней зияет разверстая могила. Довиле Мажримайте боялась даже смотреть в ту сторону. Ей мерещилось, будто за партой продолжает сидеть тот самый комсомолец с темной капелькой крови на лбу.
После Нового года в классе появился новичок. Он приехал из соседнего уезда к своему дяде, местному врачу Что заставило его поселиться тут, поначалу оставалось тайной, которая, однако, вскоре раскрылась. Подружка шепнула как-то Довиле, что у парнишки нет отца — он арестован.
Новенький занял опустевшую парту, и у ребят отлегло от души, словно он заслонил собой воображаемую яму, из которой тянуло могильным холодом.
Это был высокий, пригожий юноша с открытым лицом, и девушки сразу же оживились. Особенно красивы были его глаза — дерзкие, даже нагловатые; казалось, они буравят собеседника насквозь. Темные, сросшиеся над переносицей брови и черные волнистые волосы делали юношу еще привлекательней.
О Шарунасе Латакасе — так звали новичка — вскоре заговорила вся гимназия. Главным его достоинством было то, что он отлично играл в баскетбол.