Заложники

Поцюс Альгирдас

Ужасные картины сменяли друг друга, разгоряченное воображение воскрешало их снова и снова. Ей чудилось, что она будила себя криком, но это было всего лишь безмолвное удушье. И такое повторялось не одну ночь. Довиле казалось, что все в мире стало непрочным и зыбким — утром нельзя было предвидеть, чем закончится день, а вечером — каким будет следующее утро. Кровь и слезы стали сутью всей жизни.

VI

Во второй половине декабря зима наконец вступила в свои права: выпал

снег, усилились морозы. Широкие окна школы покрылись изморозью, и ребята, подышав на них, выглядывали во двор через эти глазки. В длинном коридоре блестели лужицы — это растаял занесенный на валенках снег. Окружающий мир съежился, утеплился, не оставив ни щелочки, в которую могла бы проникнуть ледяная стужа. Даже день от страха перед морозом стал таким коротким, что не успевало как следует рассвести, как на землю тут же опускались сумерки.

Довиле принесла вечером охапку поленьев и, решив сбегать в сарай попозже еще раз, оставила дверь незапертой. Она собиралась испечь на ужин оладьи. Весело потрескивали в печи дрова, попыхивал, закипая, чайник, потрескивал жир на сковородке — за этим шумом учительница не услышала, как кто-то поднялся по лестнице, и приоткрыл дверь. Она чуть не выронила из рук тарелку с оладьями, когда, обернувшись, увидела двух вооруженных мужчин. Это были те двое, что когда-то уже приходили к ней: высокий чернобородый мужчина и широкоплечий крепыш с раздвоенным подбородком.

— Добрый вечер, барышня! О, да мы в самый раз, на горячие блины подоспели! — оживленно воскликнул бородач.

— Не ждала гостей, испекла бы побольше, — будто извиняясь, сказала Довиле и поспешно поставила на стол тарелку.

— Хватит и этих, — успокоил ее чернобородый, расстегивая полушубок и сдвигая за спину висящий на плече автомат.

Плакали мои оладьи, огорченно подумала Довиле, Пятрас Жичкус в этом случае сказал бы: не смей подкармливать врагов народа! Что поделаешь. Как говорится, эта ласка от опаски.

Она поставила рядом с тарелкой баночку с вареньем, разложила вилки.

— Признаюсь, ужасно соскучился по горячим блинам, — облизнувшись, сказал высокий. — Нам такое угощение редко перепадает.

Не дожидаясь приглашения, гости сели за стол и принялись за еду. Довиле неловко суетилась, не зная, что делать дальше, о чем говорить.

— Странно, почему же это я вас не услышала? — удивленно спросила учительница, чтобы хоть как-то завязать разговор. — А потом так испугалась…

— Это почему же? — удивился бородатый, жуя блин. — Неужели мы такие страшилы?

— Вооруженных обычно боятся. Тем более тех, кто из леса. Для вас ведь законы не писаны! — храбро выпалила девушка. Она подошла к печке, прижалась к ней спиной.

Мужчина поглядел через плечо в ее сторону.

— Да, большевистских законов не признаем, у нас есть свои, — поддержал он беседу.

— Странной вы жизнью живете, непонятной.

— У вас еще будет повод ее понять.

— Вы это о чем?! — испугалась Довиле.

— Командир отряда Папоротник дал нам поручение — сообщить лично учительнице Мажримайте, что тридцать

первого декабря вечером приедет на санях человек и скажет: «Тетя зовет вас на крестины». Так что будьте готовы. Папоротник хочет встретить вместе с вами Новый год.

Бородатый перестал жевать и пристально посмотрел на девушку.

Довиле хотела было сказать что-то, но спохватилась. Помолчав немного, она неуверенно произнесла:

— А я хотела на Новый год родителей проведать..

— Еще успеете, — перебил ее гость.

Съев оладьи и варенье, мужчины продолжали сидеть за столом. Они уставились в пустую тарелку, будто надеясь на добавку, затем нехотя поднялись. Крепыш, который за весь вечер не проронил ни слова, как бы желая доказать, что он все же не немой, посетовал:

— Съел и даже не заметил…

— Хватит, и на том спасибо, — не поддержал товарища бородатый. — Важно, что поели вкусно.

Попрощавшись, мужчины ушли. Было слышно, как громко скрипит снег под их сапогами.

На следующий день Леокадия, прибравшись в классах, поднялась на второй этаж к учительнице.

— Чего этим полуночникам у вас понадобилось? — поинтересовалась она. — Я им вчера задала жару. Не морочьте голову нашей учительнице, говорю. Еще беду накличете!

— Разве с ними поспоришь? — миролюбиво возразила Довиле. — Оставили меня без ужина. Все блинчики умяли…

— Это такая публика — им сколько ни подай, все мало! — возмутилась сторожиха. — Я с ними обычно не церемонюсь. Убирайтесь, говорю, сшибайте куски у тех, кто побогаче.

— Лишь бы серьезнее беды не было, а это пустяки..

— И то верно, — согласилась женщина. Покрутив на пальце связку ключей, она неуверенно спросила: — У вас, видно, кто-то есть в лесу, да? Уж не брат ли?

Довиле подозрительно посмотрела на собеседницу: ей-то какое дело? Догадавшись, что означает ее взгляд, тетушка Леокадия стала оправдываться:

— Да вы не подумайте ничего плохого. Зря я, видно, любопытствую. Ведь и сама не люблю, когда суют нос в чужой огород. Просто вы стали мне такой родной, как дочь… Я к вам и со своими бедами, и вообще… Оттого и…

Довиле разволновалась, обняла женщину, прижала к груди ее седую голову.

— У меня ведь тоже все так плохо сложилось, — тихо сказала она. — Да, есть в лесу дорогой мне человек, только не брат, нет! Одноклассник бывший… Мы любим друг друга. Как подумаю, что и он когда-нибудь… вот так же… на городской площади…

— Ох, горюшко-горе! — всплеснула руками тетя Леокадия. — Я — несчастная мать, а ты, оказывается, тоже несчастна, хоть и такая молоденькая… Ох, горе, горе… Бедная девушка…

Не раз потом Довиле вспоминала ее слова — «бедная девушка»… Ну почему именно ей суждено было полюбить человека, затянутого жизненным водоворотом в пучину, где есть только ожесточение и рознь? Ведь мог же Шарунас, как другие, уехать учиться или работать в соседней школе? А теперь вот вздрагивай каждый раз при мысли, что в последний день года во дворе появится незнакомый человек и отвезет ее в санях невесть куда…