Замануха для фраера

Сухов Евгений Евгеньевич

Яким встретился глазами с мужчиной, что сидел напротив. Тот смотрел прямо и чуть насмешливо, как бы говоря: ну-ну, приятель, сейчас поглядим, из чего ты сделан, не из дерьма ли?

Яким не знал, заметил ли следак, как вспыхнули на мгновение его глаза, когда он узнал в пожилом господине, что вальяжно сидел напротив него, своего бывшего шефа, как иногда они с Серым называли его про себя. Боевик в прошлом и заведующий бакалейным магазином в настоящем даже невольно подался вперед, что, конечно же, не ускользнуло от внимания следака. Хотя это движение

можно было принять за желание получше разглядеть сидящего напротив человека. Взяв себя в руки, Яким чуть наклонил голову. Дескать, вы, гражданин оперуполномоченный, попросили, я исполнил, а более ничего. Шеф тоже наклонил голову, и насмешливых искорок в его глазах стало больше. Конечно, перед Якимом сидел не кто иной, как Савелий Николаевич Родионов, маз и вор-медвежатник высшей пробы, работать с которым они с Серым посчитали за честь, когда им предложил это Мамай. И вот теперь ему надо признать или не узнать своего бывшего патрона…

Конечно, и бывший медвежатник Савелий Родионов узнал в сидящем пожилом мужчине боевика, которого привез с собой из Москвы на дело Мамай. Как узнал его еще тогда, когда тот сидел на берегу и неотрывно смотрел на озеро.

Выжил, значит. И остался здесь, чтобы сторожить клад, лежащий на дне озера, а ежели ему будет угрожать какая-то опасность, постараться ее устранить.

Опасность приключилась. В лице любопытного рыбака. И Яким устранил ее вместе с источником…

– Так вы узнаете человека, сидящего против вас? – повторил Минибабаев вопрос, обращенный к Родионову.

– Нет, – ответил Савелий Николаевич и честно посмотрел в глаза оперативнику. – Этого человека я первый раз вижу.

– Что ж, – усмехнулся Минибабаев, – я, конечно, ожидал от вас нечто подобное, поэтому, смею вас заверить, ничуть не разочарован.

Он лукавил. Все, связанное с этим Родионовым, приносило ему лишь одни разочарования.

Надо сказать, что для татарина, рожденного в глухом татарском ауле, Минибабаев изъяснялся просто замечательно и даже изысканно.

– Рад за вас, – глухо произнес Родионов.

– Да не стоит, – улыбнулся оперуполномоченный. – К тому же, ваша радость может быть преждевременной. А вы, – обернулся оперуполномоченный к завмагу: – вы-то, надеюсь, узнаете человека, что сидит против вас?

Яким встретился со взглядом Родионова и долго не отводил его.

– Этого человека, – начал он…

– Вам грозит высшая мера наказания, – сказал ему в арестантской одиночке Минибабаев, когда Якима привезли, уже закованного в наручники, в отделение. – Но есть еще чистосердечное раскаяние, да, к тому же, если выживет Юрий Охлябин, вашу статью можно будет переквалифицировать на менее тяжкую. Однако вам для этого надо будет очень постараться.

– Что значит – «очень постараться»? – спросил Яким.

– Ничего особенного, – заверил его Минибабаев. – Скоро вам предстоит очная ставка с одним любопытным гражданином… – Оперуполномоченный пристально посмотрел в глаза арестованного. – Так вот: вам надо будет просто сказать правду.

– Что я его знаю или не знаю?

– Именно так. И заметьте, я не прошу вас

говорить то, что мне нужно, – со значением произнес Рахметкул Абдулкаримович. – Я лишь прошу единственно сказать правду. И тогда я постараюсь что-нибудь сделать для вас. Ну что, договорились?

Яким подумал и кивнул.

– … я не знаю. И никогда не видел.

– Как это? – вскинулся Минибабаев. – Да вы не торопитесь, посмотрите хорошенько!

– Я уже посмотрел достаточно внимательно, – ответил Яким. – И заявляю: этого гражданина, что сидит напротив меня, я вижу в первый раз.

– И в последний! – не выдержал Рахметкул Абдулкаримович. – И вообще, все, что вы видите вокруг, вы видите в последний раз. Обещаю вам.

– Как скажете, гражданин оперуполномоченный, – спокойно произнес завмаг Филипчук, то бишь Яким. – Чему быть, того не миновать.

– Увести! – приказал конвойному Минибабаев, кивнув на Якима и едва сдерживая готовую вырваться наружу ярость. Но это значило показать, что проиграл. И Рахметкул Абдулкаримович с трудом, но сдержался…

Бывший боевик поднялся и мельком глянул в глаза Родионова.

«Прощайте», – сказал его взгляд.

«Прощай и спасибо», – ответил ему взгляд бывшего медвежатника.

Минибабаев заметил это их безмолвное прощание.

А что толку? Ведь это все одни эмоции. А их к делу не пришьешь…

ГЛАВА 24

ИЮЛЬ 1949 ГОДА

Утро встретило их прохладой, веявшей из открытого окна.

– Так мы едем сегодня? – спросила Елизавета Петровна, поймав его взгляд и пытаясь понять, о чем он думает. Обычно ей хватало одного лишь взгляда, чтобы определить настроение супруга. Но сегодня это не удалось. И она в душе была слегка растеряна.

– Едем, – неожиданно легко согласился он.

– У тебя здесь больше нет дел? – осторожно спросила она.

– Теперь уже нет, – последовал незамедлительный ответ.

Савелий Николаевич усмехнулся одними глазами, но Елизавета Петровна продолжала смотреть на него с пытливой тревогой.

Когда они тряслись в автобусе по дороге в аэропорт, Елизавета Петровна то и дело поглядывала на мужа. И уже потом, когда они шли по взлетному полю к самолету, она не терпящим возражения тоном произнесла:

– Больше никогда, ты меня понял?

– Что никогда? – спросил он задумчиво.

– Больше мы никогда не приедем в этот город, слышишь? – повторила Лизавета.

Савелий Николаевич посмотрел на жену.

– Слышу…

В ее глазах разлилась радость. И любовь.

Родионов крепко обнял ее за плечи, и они зашагали быстрее.

На взлетном поле был ветер, как это всегда бывает на больших открытых площадях. Шляпка ее сбилась на затылок и держалась, похоже, на одном честном слове.

– У тебя сейчас шляпка улетит, – заметил Савелий Николаевич.

– Ну и пусть, – по-девчоночьи беззаботно ответила она, напомнив ему ту юную Лизу, что почти полвека назад откусывала от французской булки кусочек за кусочком, прислоняясь в колонне старого московского Гостиного двора и не обращая никакого внимания на прохожих. – Главное, чтобы ты от меня не улетел…