Замечательный сосед

Десса Дарья

– Вы – да, а я – нет, – улыбается Вера. – Мне хочется поскорее отблагодарить вас за огромную помощь. И это не просто помощь. Вы сумели восстановить мою жизнь. Внесли в нее смысл. Я вам за это очень-очень благодарна, - в порыве радости женщина обнимает нас поочередно, а потом вежливо прощается и уходит.

Мы смотрим друг на друга с Катюшей и улыбаемся. Внутри нас клокочет счастье. Восторг. Радость безумная просто. Все наши проблемы будут вскоре решены, и мы сможем наконец снова работать на самих себя, не испытывая этого мучительного чувства зависимости от других людей. Я же втайне от супруги еще вспоминаю, что деньги

мне понадобятся для Германа, который расследует наши трагические «случайности». Поскорее бы уж он нашел, так ли спонтанно всё это произошло, или был чей-то злой умысел.

Мне важно всё узнать прежде, чем родится малыш, чтобы ничего не произошло такого, чего я потом себе простить не смогу. Катюша и ребенок – вот главные ценности моей жизни. И я обязан сделать так, чтобы им ничего не угрожало. Ни теперь, ни в будущем. А уж с такой суммой - 10 100 000 евро!
– сделать это гораздо проще, чем на одну скромную зарплату. 

Я не знаю, какими методами пользовался бывший майор по имени Герман, фамилию которого называть не хочу, поскольку такие люди, как он, не любят огласки, но они оказались эффективными. По крайней мере, он сам мне рассказал об этом, когда мы встретились в следующий раз. Случилось это ровно через месяц после того, как Глеб счастливо воссоединился со своей матерью. Я потому запомнил, что тот день перевел нас с Катюшей из разряда обычных наемных работников в категорию состоятельных граждан, у которых денег достаточно, чтобы безбедно существовать, не думая о том, вовремя выдадут зарплату или нет.

За эти четыре недели мы успели сделать многое. Закончили ремонт в квартире, оборудовав ее по последнему слову техники (наш новый холодильник, кажется, даже умеет решать задачки для пятого класса, но это неточно). Вот только уволиться с работы пока не решались. Помнили еще то отчаяние, которое нас охватило, когда мы оказались и без бизнеса, и без денег. Это сродни страху, которого натерпелись люди во время войны: каждый раскат грома им кажется началом обстрела.

Катя однажды рассказала о своей прабабушке. Та была маленькой девочкой, когда началась блокада Ленинграда. Вся ее семья погибла от голода, она же была чудом обнаружена в ледяной квартире и отправлена на «Большую землю». Но всю жизнь потом очень трепетно относилась к хлебу. Никогда его не выбрасывала, а когда кушала, то сгребала ладонью крошки со стола и отправляла в рот. Боялась, что он может внезапно кончиться, как это случилось в ту страшную осень 1941 года.

Вот и теперь мы, потихоньку тратя деньги, переданные нам Верой (прямо классика жанра – миллион в кожаном «дипломате»), никак не могли свыкнуться с мыслью, что этой крупной суммы достаточно, чтобы начать своё дело и покончить с пресловутыми штрафами. Но все же тратили, поскольку очень хотелось начать новую жизнь. Катя, например, давно мечтала о посудомойке, я – о большом мониторе для компьютера, и вместе мы – о том, чтобы сделать наш маленький мир комфортным. Потому на третьей недели, решившись, пошли в банк и погасили ипотеку с кредитом на машину, чем немало удивили менеджера. Она стала нам предлагать новые займы, но мы вежливо отказались. Хватит уже ощущать финансовое ярмо на шее.

В бар, где мы впервые с Германом пили пиво, я приехал в прекрасном настроении. Утром мы с Катюшей ходили в частную клинику, где любимой моей сделали УЗИ.

– Хотите знать пол будущего ребенка? – спросила

доктор с разноцветной шапочкой на голове. Я так понимаю – это чтобы создавать у пациентов положительный настрой. Модная нынче тенденция и очень правильная.

Катя вопросительно смотрит на меня. Я – на нее. Поворачиваемся к доктору и одновременно произносим я – «да», Катя – «нет».

– Удивительное единодушие во мнениях, – рассмеялась доктор. – Сообщите, когда придете к общему знаменателю. – И стала водить по округлившему животику Воробышка аппаратом. Но сколько я ни всматривался в монитор, так ничего там рассмотреть и не смог. Что-то шевелится, а очертания очень странные.

– Что же вы, папа, не видите разве? – интересуется врач.

Отрицательно мотаю головой.

– Вот голова, вот ручки и ножки, а вот, видите, крошечное и словно трясется?

– Да.

– Сердце вашего малыша.

– Господи... – выдохнул я, наконец увидев. – А кто там у нас?

– Эй, мы еще не обсудили! – слышу шутливый возглас Катюши.

– Да-да, конечно, Воробышек. Прости.

Катя делает вид, что смилостивилась, но неожиданно обращается к доктору:

– Так кто там у нас?

– У вас будет девочка.

– Боже... – говорим мы с женой одновременно. Лица у обоих такие счастливые, что врач тоже улыбается. Потом она сообщает, что с плодом всё прекрасно, и мы с Катюшей через десять минут едем домой, обсуждая, как назовём малышку. И снова общий знаменатель нам пока не дался. Но ничего. До появления ребенка на свет есть еще несколько месяцев, успеем придумать.

Потому я вхожу в бар со счастливой улыбкой, и наплевать, что обо мне могут подумать эти брутальные мужики в кожаных куртках и потрепанных джинсах, с большущими бородищами и банданами на головах. Они смотрят на меня хмуро, поскольку я внешним видом сильно от них отличаюсь. Но когда видят, как здороваюсь с Германом, отворачиваются: если он меня так приветствовал, как старого приятеля, значит, я почти свой.

Мы здороваемся, и хотя Герман по-прежнему довольно хмур, я всё равно в прекрасно расположении духа.

– Ну, что-нибудь узнал? – спрашиваю у него. Что может мне в такой день испортить настроение? Да ни одна вещь на свете!

– Мы тут с парнями копнули. Сначала не очень. Потом глубже. Да... – Герман достает сигару, прикуривает, окружая себя клубами ароматного дыма. – Короче, сначала мы нашли одну видеокамеру. Частная, один любитель у себя на дома повесил. Это рядом с твоей бывшей автомастерской. Стали искать записи той ночи, когда пожар был. У того мужика всё записывается сразу в интернет, потому сохранилось. Короче, там заметно, как к зданию едет мотоцикл. Номер видно. Пробили. Это некий Фело... Фила... Чёрт, имя дурацкое. Филарет, что ли?

– Феофилакт, – подсказываю я, и мое распрекрасное настроение мгновенно портится.

– Да, точно. Видно, как он едет сначала туда, через несколько минут обратно, а потом сразу пожарные мчатся. В общем, нет сомнений – это его рук дело. Ну понятно: маньяк же был. Потом еще трёх человек положил, – говорит Герман.

– Надо же... но ему-то зачем это было нужно, не пойму? – рассуждаю вслух.

– Может, вы с ним поссорились?

– В тот момент нет. То есть он, конечно, приставал ко мне однажды. А ты не знал? Он был геем. И влюблен в одного моего друга, – поясняю то, что не прибавляет ясности расследованию.