Замечательный сосед
Шрифт:
Я протянул руку и взял Воробышка за лапку. Она же стиснула меня с такой силой, что ещё немного, и превратит кости с сухожилиями в фарш. Но терплю: ей сейчас куда тяжелее, чем мне.
Я те несколько часов до последнего мига на этой земле помнить буду. Как стоял у изголовья Катюши и держал её за руку, пока она рожала. Как мой Воробышек своей тонкой дланью стискивал меня от боли так, что самому впору было заорать. Не думал, что в таком маленьком теле может быть столько невероятной силы. Хотя даже если бы она переломала мне все пальцы, всё равно терпел. Ей-то куда тяжелее.
Нам,
Но я терпел, сжимая зубы, поскольку Катюше моей было куда хуже меня. Ей, чтобы от боли сознание не потеряла, даже обезболивающий укол сделали. После этого моей любимой стало полегче, а ещё через полчаса плод нашей любви издал свой первый крик. И только тут я вспомнил: вот мы такие-растакие родители! Имя-то ребенку не придумали! Я посмотрел на Катюшу, она – на меня. У обоих возник и тот же вопрос: как назовем?
– Лена, Леночка, – прошептала Воробышек. Я улыбнулся и кивнул.
– Чудесное имя. Елена Сергеевна. Красота, – ответил супруге. Она посмотрела на меня с благодарностью. Мол, хотя бы спорить не стал. Не в этом случае. Вот если бы мальчик, тогда моя была задача имя придумывать. Ну, а раз дочь, то в женские дела не вмешиваюсь.
Через два дня Катюшу с дочкой выписали домой, и у меня началась новая жизнь, полная родительских забот и тревог. Попутно я звонил Кеше, чтобы узнать, как там дела у Глеба продвигаются. И в тот самый день, когда его выписали из клиники, и он вернулся домой, я решился на тот разговор, который планировал давно. С момента, как бывший десантник рассказал мне очень много нелицеприятных подробностей.
Глеб встречал меня с улыбкой, поздравил с рождением дочери. Он был очень худ и бледен, выглядел, как тень самого себя прошлого. Но я решил всё равно беседу не откладывать. Мало ли, когда ещё свидимся. Да и свидимся ли после предстоящего разговора? Я был в этом очень не уверен. И лишь один Кеша суетился, расставляя чашки, наливая нам чай, выкладывая на стол разные вкусняшки. Но чашку он и для себя приготовил, а я же сказал, что нам надо пообщаться с глазу на глаз.
Паренек оказался сообразительным. Он ушёл в другую комнату, закрыв за собой дверь. Глеб вопросительно посмотрел на меня. И я выложил ему всё, что знаю. Об организованном им поджоге, который выполнил Фил. О подставе Макса, которому приписали некую фирму в собственность. Всё это я рассказывал, как факты, не требующие дополнительных доказательств. Мне и так было понятно. Вот чего я не
Варвар выслушал меня молча. Он сидел с каменным лицом и ничего не говорил, не пытался кинуться оправдываться. Тяжелым взглядом смотрел куда-то вниз. Когда я замолчал, он заговорил. Голос был хриплый, надтреснутый.
– Да, признаюсь. Это я приказал Филу поджечь вашу автомастерскую. Это я уговорил директора страховой компании найти мне самого ушлого агента, чтобы он запутал всё так, чтобы вы не получили компенсации, а заодно показал тебе липовые документы. Да, я хотел разрушить всё, что у вас есть: сначала бизнес, потом дружбу, наконец вашу семью. Но я не виноват в смерти Макса, Ольги и её подруги. Это всё сделал Фил, когда сошел с ума от ревности.
– Зачем ты хотел нас уничтожить? Я не понимаю.
– Две причины: зависть и ненависть. Я страшно позавидовал вам, когда увидел впервые. Счастливые, преданные друг другу, радостные. У меня тогда ничего не было, кроме этих стен и денег. Я был страшно одинок и подавлен. Не знал, для чего мне дальше жить. А ненависть… к моей матери. Я переносил это чувство на всех женщин вокруг себя. Потому, кстати, меня и прозвали Варваром – я не занимался с ними любовью, а грубо трахал, порой жестоко, – сказал Глеб, не поднимая головы. – И на работу я вас устроил поближе к себе, потому что хотел сначала Катю соблазнить, а потом… чтобы я обоих вас поимел на супружеском ложе.
– Твою ж мать… – говорю я, скрипя зубами и с трудом сдерживаясь, чтобы не вмазать Глебу по роже. Но понимаю: он полудохлый, убить могу.
– Но всё это в прошлом, – продолжает он. – Когда я благодаря тебе встретился и помирился с мамой, а прежде встретил Кешу, в моей голове всё перевернулось. Встало на свои места. Ненависть и отчаяние прошли, меня заполнили любовь и радость. Я, пока был в больнице, даже попросил… Вот, смотри, – он задрал рукав футболки, и на том месте, где прежде красовался скандинавский символ валькнут, теперь были только белесые шрамы. – Попросил свести мне эту татуировку, она стала неактуальной.
Глеб замолчал, переводя дыхание. Ему после больницы было трудно говорить слишком долго.
– Ты, конечно, можешь не поверить, что такое возможно. Но это чистая правда. Потому… – Глеб медленно поднялся со стула, а затем опустился передо мной на колени. – Я прошу у тебя прощения за всё, что сделал.
Есть такая поговорка: повинную голову меч не сечёт. Это правда. Казнить соседа я после того, как он раскаялся, а тем более сделал такой жест, уже не мог.
– Ты прощён, – сказал я, встал и вышел из его квартиры.
Прощение – вещь двоякая. С одной стороны, ты отказываешься мстить человеку за то зло, которое он тебе причинил. С другой, видеться с ним и общаться больше не хочешь. Это со мной и случилось. Я вернулся домой и, пока Леночка сладко спала в своей кроватке, и у нас было немного времени поговорить, всё рассказал Катюше. Она выслушала и встала на мою сторону:
– Ты совершенно прав, Ёжик.
– В чем?
– Что простил его. Это по-христиански. Но и общаться с ним мы больше не можем, верно?