Заметки, не нуждающиеся в сюжете
Шрифт:
И я не один был такой в студенческой среде, вся наша компания была (шесть человек, комната № 36, общежитие № 6) беспартийной, иронически относилась к комсомолу и была занята одним — учебой. Мы учились не на шутку, с энтузиазмом, мы знали, что на производстве специалистов нашего профиля не хватает, что там нас ждут с нетерпением: вот уж приедут на практику студенты, народ грамотный, они и запроектируют такой-то и такой-то канал, узел, систему водоснабжения такого-то колхоза-совхоза.
Многие из нас и дипломные проекты защищали самые настоящие, реальные, и преподаватели — рецензенты выступали в качестве реальных экспертов, а дипломный проект прямо с защиты шел в производство.
В общем, дело обстояло для
Впрочем, я и сейчас, кажется, недалеко ушел от того времени, когда думаю: только та власть, то государство нормальны, которые позволяют всем гражданам работать добросовестно и с толком.
Ну а нынче? Знаю, что кто-то должен, елико возможно, сохранять литературный вкус при всеобщей безвкусице, оберегать этот вкус и нечто ценное, когда ценности рушатся, когда впереди — та самая анархия, в которой государство теряет свою даже и незначительную и неопределенную роль, а каждый будет выживать на этом базаре сам по себе и всеми доступными ему средствами.
Конечно, когда в 1986 году я дал согласие пойти на «Новый мир», я этого не знал, не предвидел, задача была другая — пробить государственную цензуру, открыть русскому и русскоязычному читателю все те литературные (причем в самом широком смысле этого слова) богатства, которые скрывал тоталитаризм от народа.
Ну а то, что я знаю нынче о нашей действительности, это даже и не знание, скорее это — то антизнание, которое разрушает историю и культуру. Но, видимо, так: антикультуру уже не минуешь, поздно, и единственная возможность — сохранять культуру как таковую вопреки партийным, а значит, и антикультурным программам, вопреки любой анархии. Придерживаться уже созданных ценностей. Новых в это время не создашь.
Какие для этого есть возможности?
Ничтожные. Самые ничтожные оставляет нам и наша действительность, и мы сами себе, поскольку умеем много болтать и суетиться и мало работать. В работе мы то и дело больше друг другу мешаем, чем помогаем.
Но если говорить о собственном ничтожестве и бессилии, тогда и продолжать разговор незачем и не о чем.
А я намерен продолжать.
Большое место занял в моей жизни проект Нижне-Обской ГЭС, а почему так случилось, почему он привлек меня — надо самому себе отдать отчет, прежде чем об этом рассказывать.
Чуть-чуть повторюсь: в 1932 году я окончил Барнаульский сельхозтехникум, работал агрономом-зоотехником в Хакассии, затем — в Барнауле же, в том же техникуме, был инструктором производственного обучения.
В 1939 году окончил гидромелиоративный факультет, работал инженером-проектировщиком, служил в системе Гидрометслужбы Сибирского военного округа как гидролог. В 1946–1955 годах заведовал кафедрой с.х. мелиорации и в 50-е годы со своими студентами побывал на многих «великих» стройках — на Куйбышевской, Сталинградской, Новосибирской, Усть-Каменогорской. Позже был на Красноярской и Шушенской ГЭС, на Волго-Доне, на строительстве Донской системы каналов (так что я имел об этих многочисленных стройках представление).
Не только мои соученики, но и многие ученики уже были большими начальниками на этих великих.
Но были и невеликие преобразования, в которых я участвовал.
Где-то году в 1952-м Западносибирский филиал АН СССР создал свою, местную, «комиссию по преобразованию природы», и я стал ее председателем, то и дело наезжая из Омска в Новосибирск.
Великими стройками эта комиссия не занималась, а вот делами малыми — да. Скажем, в Омской области мы «выбросили» такой лозунг: «Каждому колхозу — водоем», и это было осуществлено, тем более что в очень многих населенных пунктах водоемы строились еще до революции Переселенческим Управлением и Департаментом Улучшения Земель, которые входили в состав Министерства Земледелия и Государственных Имуществ. Эти водоемы нужно было только расчистить, восстановить.
Между прочим, и другой наш девиз был в Омской области выполнен: «Каждому колхозу — библиотеку». Я же его и подал, тот девиз, и отправил в подшефный моей кафедры колхоз (Иссыккульский район) триста книг из своей библиотеки.
Нет, принципиальных сомнений в Великом плане преобразования природы у меня не было даже и после смерти Сталина. До некоторых пор. Вот ведь — и зав. кафедрой, и всяческий там председатель, а ход устоявшейся за многие годы мысли может изменить и малый случай.
Однажды я получил письмо от какого-то инженера-пенсионера; он считал, что выгоднее построить десять средних ГЭС, в том числе и на притоках главной реки, чем одну суммарной мощности на главной. Да, это будет дороже, но, во-первых, возникнет некоторая экономия на строительстве ЛЭП и потерях энергии, а во-вторых, и это главное — многократно сократится площадь затопления, не нарушен будет и естественный режим главной реки: еще неизвестны ведь все последствия ее полного зарегулирования огромными водохранилищами?
В конце 50-х в Новосибирске было открыто Сибирское отделение АН СССР, я как мелиоратор участвовал в комиссии по выбору строительной площадки — многочисленная была комиссия, в том числе и секретарь вновь созданного Советского райкома — Е.К. Лигачев. Меня вызвал председатель Президиума вновь создаваемого отделения СО АН СССР академик М.А. Лаврентьев, человек масштабный, но я не согласился с его масштабами преобразования природы Сибири — Барабы и Кулунды, в частности, — я-то знал трагические попытки 30-х годов такого преобразования, кроме того… кроме того — письмо инженера-пенсионера было уже и моим собственным доводом в беседе с Лаврентьевым.
Он на очередном Пленуме ЦК КПСС заявил, что Сибирское отделение АН СССР в течение нескольких лет обеспечит орошение 1,5 млн гектаров в Кулунде, а это — ерунда, нет в Кулунде пригодных к орошению не только 1,5 млн, но и 100000 га, нет и рабочих рук, которых так много требуется при орошении. Я сказал Лаврентьеву: хорошо бы было оросить тысяч 15 га, больше не получится.
Лаврентьев эти доводы отклонил, но меня приняла под свое покровительство академик П.Я. Кочина, с ней я и сотрудничал долгие годы. [7] И все еще, все еще идеи великого преобразования природы мне не были чужды. Вплоть до 1961–1962 годов.
7
П.Я. Кочина возглавила комиссию по использованию и охране водных ресурсов Сибири и Дальнего Востока.
В этом сотрудничестве было много любопытного и сюжетного, но не буду отвлекаться от биоинформации, разве уж только когда я закончу, скажу лишь, что с П.Я. мы сработались хорошо, я долго жил в ее полукоттедже в Академгородке (вторую половину занимал Г.И. Марчук, в ту пору начальник вычислительного центра СО). У меня была дружба с А.Д. Александровым (в его семье я тоже жил, в коттедже напротив Кочины), с А.Б. Румером, В.Л. Покровским, Стрелковым, Сагдеевым, Ворожцовым, Канторовичем и др. Вряд ли я мог бы написать о каждом из них, но вот что касается общего лица академгородковцев того времени — дай-то Бог!
Именно тогда в Гидропроекте возникло ТЭО (технико-экономическое обоснование) проекта Нижне-Обской ГЭС (5 млн квт), и я ужаснулся, был потрясен. Я ведь в свое время был и гидрологом, начальником гидрографических работ по Западной Сибири, я работал в створе Ангальского мыса (Салехард), в котором намечалось строить ГЭС, и зрительно, как наяву, представлял себе, что натворит в природе великой низменности водохранилище площадью 132 тыс. кв. км, а что — в режиме Карского моря, которое не зря называют «кухней погоды».