Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи
Шрифт:
Мы уехали со Среднего Запада и перебрались на восток, в городок милях в пятнадцати от Нью-Йорка, [50] сняли там дом за 300 долларов в месяц. Наняли няньку за 90 долларов в месяц; супружескую чету – они исполняли обязанности дворецкого, шофера, дворника, кухарки, горничной и уборщицы – за 160 долларов в месяц; а еще у нас была прачка, приходившая дважды в неделю, за 36 долларов в месяц. Мы сказали друг другу: этот год, 1923-й, станет годом создания накоплений. Зарабатывать мы будем 24 000 долларов, тратить 18 000, в итоге у нас будет оставаться 6000, которые будут потрачены на покупку беззаботной и уютной старости. Наконец-то мы возьмемся за ум.
50
…перебрались
Как известно, если человек собирается взяться за ум, он первым делом покупает толстую тетрадь и прописными буквами выводит на обложке свое имя. Жена моя купила тетрадь, и все приходившие в дом счета аккуратно туда заносились, чтобы можно было следить за текущими расходами и урезать их почти до нуля – в смысле, до 1500 долларов в месяц.
Впрочем, мы забыли принять в расчет наш городок. Это один из тех городков, которые растут как грибы вокруг Нью-Йорка: строят их специально для тех, у кого никогда раньше не было денег, а вот теперь появились.
Мы с женой, понятное дело, принадлежим к этому новому классу богатых. В смысле, пять лет назад денег у нас не было вообще, и то, сколько мы тратим теперь, тогда показалось бы нам непомерным расточительством. Иногда у меня возникали подозрения, что мы – единственные нувориши во всей Америке и это именно про нас пишут во всех статьях, посвященных нуворишам.
Кстати, при слове «нувориш» вы, видимо, представляете себе корпулентного человека средних лет, который снимает накладной воротничок на званых обедах и постоянно попадает впросак перед своей амбициозной супругой и титулованными друзьями. Как представитель класса нуворишей должен вам заявить, что образ этот – чистая клевета. Вот я, например, – скромный, слегка помятый жизнью молодой человек двадцати семи лет; если я и успел обзавестись какой корпулентностью, пока она остается тайной, известной лишь мне и моему портному. Однажды нам довелось ужинать с настоящим аристократом, но мы оба были слишком перепуганы, чтобы снимать воротнички, и даже не решились попросить тушеной говядины с капустой. И тем не менее живем мы в городке, специально придуманном для того, чтобы там постоянно циркулировали деньги.
Когда мы приехали сюда год назад, в городке имелось семь торговцев пищевыми продуктами: три бакалейщика, три мясника и один рыбник. Однако когда в кругах торговцев пищевыми продуктами прошел слух, что городок стремительно наводняют нувориши – дома для них только и успевают строить, – в него толпами рванули мясники, бакалейщики, рыбники и торговцы деликатесами. Они ежедневно приезжали целыми поездами, с вывесками и весами в руках, столбили себе участок и рассыпали по нему опилки. Это напоминало золотую лихорадку сорок девятого года [51] и финансовый бум семидесятых [52] . Городки постарше и покрупнее остались без продуктовых магазинов. За один год на нашей главной улице обосновалось восемнадцать продуктовых магазинов – каждое утро их владельцы поджидают в дверях с очаровательной и фальшивой улыбкой на физиономии.
51
…золотую лихорадку сорок девятого года… – Золотая лихорадка в Калифорнии началась со случайного обнаружения золота строителем Джеймсом Маршаллом в 1848 г. (Примечания А. Б. Гузмана).
52
…финансовый бум семидесятых. – Период экономического роста, начавшийся после Гражданской войны 1861–1865 гг. и окончившийся биржевым крахом 1873 г. (Примечания А. Б. Гузмана).
Поскольку бывшие семеро торговцев нещадно нас обирали, мы, естественно, бросились к новым, которые вывешивали в витринах плакаты с цифрами, согласно которым продукты они собирались отдавать чуть ли не даром. Однако стоило нам заглотить наживку, цены полетели вверх, пока мы не забегали, как перепуганные мыши, от одного нового торговца к другому, взыскуя справедливости, но взыскуя ее напрасно.
Произошло, понятное дело, следующее:
В журнальных статьях люди в таких случаях объединяются и создают кооперативные магазины, однако никто из нас о таком даже не помышлял. Это безвозвратно погубило бы репутацию смельчака в глазах соседей, которые решили бы, что он думает о деньгах. Когда я однажды упомянул при одной местной состоятельной даме – муж ее, кстати, по слухам, заработал свой капитал, торгуя жидкостями, которыми торговать запрещено, – что мог бы открыть кооперативный магазин «Ф. Скотт Фицджеральд – свежее мясо», она пришла в ужас. Пришлось отказаться от этой мысли.
Однако, несмотря на сложности с провизией, год мы начали в радужном настроении. Осенью должна была состояться премьера моей первой пьесы [53] , и, даже если жизнь на Восточном побережье и не вполне укладывалась в 1500 долларов в месяц, пьеса должна была с лихвой покрыть разницу. Мы знали, что драматурги получают колоссальные авторские отчисления, а чтобы удостовериться, справились у нескольких драматургов, какую максимальную сумму можно заработать, если пьеса продержится в репертуаре год. Я, вообще-то, человек осмотрительный. Я взял за основу сумму, находившуюся примерно посередине между минимумом и максимумом, и записал ее в графу более чем вероятных доходов. Равнялась она, если не ошибаюсь, ста тысячам.
53
Осенью должна была состояться премьера моей первой пьесы… – Речь о пьесе «The Vegetable, or From President to Postman», опубликованной отдельной книгой в апреле 1923 г. По-русски известна под названием «Размазня» (сокращенный перевод в журнале «Театр», 1984, № 9); полный восстановленный перевод публикуется в данном издании, ниже. (Примечания А. Б. Гузмана).
Год прошел приятно; всегда можно было предвкушать радостное событие – постановку пьесы. После ее успеха мы сможем купить дом, а тогда откладывать деньги станет уже и совсем просто – мы справимся, даже если нам наденут повязку на глаза и свяжут руки за спиной.
Частью приятного предвкушения стал небольшой мартовский гонорар из неожиданного источника – от киностудии; чуть ли не впервые в жизни у нас оказались свободные деньги, на которые можно было купить облигации. Разумеется, у нас уже имелась «моя» облигация, и каждые полгода я отрезал от нее по купону и получал по нему деньги, однако к ней мы так привыкли, что уже не считали ее за деньги. Скорее она служила напоминанием о том, что вредно замораживать деньги, которые потом невозможно извлечь обратно в нужный момент.
Ну нет, теперь мы купим «облигации свободы» – и мы купили целых четыре. Процесс оказался захватывающим. Я спустился во впечатляющее подземное помещение и под надзором охранника положил свои «облигации свободы» на сумму в 4000 долларов, а также «мою» облигацию в жестяную коробочку, ключ от которой имелся только у меня.
Я вышел из банка, чувствуя себя солидным человеком. Наконец-то я сколотил капитал. Впрочем, я его не то чтобы сколотил, но он у меня теперь всяко имелся, и если я завтра умру, у моей жены будет на жизнь ежегодная рента в 212 долларов – правда, трудно сказать, долго ли она захочет жить на такую сумму.
«Да, – сказал я себе не без самодовольства, – это и называется „обеспечить будущее жены и детей“. Теперь остается вложить в облигации еще сто тысяч, которые я получу за пьесу, и можно больше никогда ни о чем не волноваться».
Я заметил, что с того момента я стал меньше следить за текущими расходами. Ну потратили раз-другой лишние пару сотен, и что с того? Что с того, что счета за продукты варьируются от месяца к месяцу от 85 до 165 долларов – в зависимости от того, насколько пристально мы следим за делами на кухне? У меня что, нет облигаций в банке? Пытаться не вылезать за 1500 долларов в месяц при таких обстоятельствах казалось крохоборством. Мы ведь собираемся копить деньги в таких масштабах, по сравнению с которыми подобная мелкая экономия выглядит простой скаредностью.