Заметки Панацеи

Сергеевич Андрей

«Как можно самому с собой играть, это же бред», – думал Покрышкин.

Какое-то время бедняга просто так лежал и смотрел в стену, вспоминал разные случаи из жизни, прокручивал их, как, бывало, прокручивал

диафильм детям, когда те были маленькими.

Но эти самосозерцательные опыты почему-то приводили в уныние – опытный Борис Михайлович умело отслеживал опасное, почти смертельное для пенсионера чувство и блокировал усилием воли.

Все явственнее, настойчиво и даже дерзко попадался на глаза телевизор. Он стоял в углу, на его макушке белела ажурная салфетка, из-за которой аппарат напоминал чью-то квадратную голову в косынке.

На четвертый день покрышкинской лежки в дверь позвонили. «Продутый живчик», охая и причитая, пошел открывать. На пороге стояла Кузьминична.

– Слава богу, живой. А то ты, дед, пропал с балкона, я и заволновалась, думаю, мало ли, вдруг помер, – жизнеутверждающим голосом сказала соседка.

– Да я это, приболел. Продуло, похоже. Жду вот, когда отпустит, – ответил Борис Михалыч. – Да ты чего на пороге стоишь? Проходи, поболтаем. Правда, мне угостить тебя нечем.

Покрышкин скучал по живому общению, по наблюдению за жизнью двора, по людям. Невысокие стены с выцветшими бумажными обоями в бледно-коричневых узорах были плохими собеседниками.

– Да не, извини, спешу, – Кузьминична переминалась с ноги на ногу и сунула Покрышкину литровую банку с голубцами. – На вот, поешь. Сегодня сготовила.

– Спешит она, ты ж на пенсии, куда тебе спешить? Или смерть свою обогнать хочешь? – зловеще рассмеялся Борис Михалыч, а потом вдруг понял, в чем дело. – А-а-а, точно! «Сериял».

Он специально коверкал слово.

– Про богатых.

– Ага, «Богатые тоже плачут», – ответила соседка, – через пять минут начнется.

– И бедные плачут, и богатые плачут, и я плачу, – философски заметил Покрышкин. – Ну иди.

– Я завтра зайду еще, – голос Кузьминичны удалялся, она жила двумя этажами выше, на четвертом.

Борис закрыл дверь. Перед глазами, нагло выпятив стеклянное брюхо, стоял телевизор.

«Да черт с тобой! – плюнул Борис Михалыч. – Посмотрю, кто там плачет, не зря же стоит этот динозавр, занимает место. Посмотрю и, может быть, выброшу его на помойку или продам. Хотя кому он нужен, черно-белый».

Конец ознакомительного фрагмента.