Замирая от счастья
Шрифт:
– До свидания! – сделала ручкой Маша Нестерову.
– Мое почтение, – тот вежливо поклонился в ответ.
– Надеюсь, набоковского носочка у тебя не будет?
Ната не заметила, как Димка вышел из ванной и встал у нее за спиной с полотенцем на шее.
– Не будет. Это у меня не про Лолиту.
– Ну, слава богу. Теперь засну спокойно! – съехидничал муж. – С другой стороны – может, и зря. Педофилия – это модно. – Он бросил полотенце на спинку стула. – А Темка так и не позвонил?
– Нет, – Ната уже с тревогой взглянула на часы. – Почти двенадцать. – Она взяла в руки свой телефон. И тут раздался звонок – знакомая мелодия на мужнином
– Он. – Димка нажал кнопку ответа. – Тем? Ты где пропадаешь?
Потом Димка вдруг вышел в коридор, Ната подождала немного и тоже вышла за ним, но муж отвернулся так, чтобы она не могла разобрать слов. Сын долго говорил, а муж слушал.
– Что случилось? – Ната уже подскочила к мужу, схватилась за его руку, пытаясь повернуть ее к себе вместе с телефоном, но муж не давал. Ната только ощутила, как затвердели вдруг его мышцы на плече.
Наконец Димка сказал:
– Ты сам-то в порядке?
В черную пустоту улетел куда-то рассказ. Илья Ильич, Нестеров, Маша, оба кота и Прасковья Степановна вдруг завертелись в круговороте возникшей тревоги и вихрем вылетели из Натиной головы.
– Дим! Что случилось?
Муж опустил телефон, повернулся к Нате и сказал:
– Темка попал в ДТП. Говорит, что машина разбита, но он вроде не виноват. Ждет гаишников.
– Он жив?
– А кто это, по-твоему, говорит? – Димка смотрел на нее свирепо, но быстро смягчился: – Жив. И даже вроде адекватен.
Ната выхватила телефон:
– Тема! Мы сейчас с папой приедем! Ты только никуда не уходи!
– Куда я уйду?! – Голос у сына был раздраженный, но и виноватый. – Я тут уже второй час сижу, гаишники все не едут. – Он вдруг заговорил тоном повыше, как маленький: – Мам! Если вы приедете, захватите с собой деньги. Эвакуатор придется вызывать…
– Господи, конечно, возьмем. Ты лучше скажи – ты сам не пострадал?
Темка будто замялся.
– Вроде нет. Я вообще ничего не помню. Слышал удар только – и все… Мам, я даже не видел, откуда он выскочил!
Дима отобрал у нее телефон.
– Тема, вторая машина какая?
Ната уже рылась в своей сумке, доставая кошелек.
– Дим, собирайся!
Муж включил теперь громкую связь, и она хорошо слышала, как сын сказал:
– Пап, ты маму с собой не бери. Она расстроится…
Муж ответил:
– Ладно, решим, – и отключился. И тут сразу вспомнил: – У меня же колесо спустило.
Ната спросила:
– Это далеко?
– Прилично.
– Возьми такси. Еще не хватало, чтобы вы там застряли ночью.
Димка прошелся в раздумье в кухню и обратно.
– Нет. Заеду в шиномонтаж. Если гаишники приедут, пускай Артем с ними сам и начинает. Получит опыт. Это у него в первый раз. Как с девушкой.
Ната поморщилась.
– Фу!! Давай иди уже!
Муж взял у нее деньги, накинул куртку, и Ната увидела, как за ним захлопнулась дверь.
Жалко машину. Ната снова села за стол, потерла лицо. Ладно, хоть Тема не пострадал. Выплатят ли страховку? Нужно было ей для надежности ехать с ним! Она вздохнула. Оба бы озлились, что она вмешивается в мужские дела. С другой стороны, пускай хоть по этому поводу пообщаются, а то «Как дела?» – «Нормально». И разошлись по комнатам. Один в Фейсбуке, другой в Инстаграме. Что ж… ей остается только ждать. На чем она остановилась? Ага, на Губкине.
В картофелехранилище температура поддерживалась даже более стабильно, чем во всем институте. Когда угля не хватало, некоторые помещения учебного корпуса отключали от котельной. В подвале же и в мирное время всегда было прохладно – не меньше плюс единицы, не больше плюс трех. Теперь же, во избежание сбоев и поломок, температуру держали плюс три – плюс четыре. А вот верхнего света теперь в подвале не было вообще. Пользовались керосиновыми лампами и свечами. Нестеров приходил, когда уже было темно, ставил зажженную свечу в банку и при ее колеблющемся свете надевал чистую телогрейку, поверх синие нарукавники, сатиновый фартук и шерстяные перчатки со специальными хлопковыми нашивками на пальцах, чтобы можно было отпарывать и стирать. Такую конструкцию придумала Прасковья Степановна, сама связала и сшила. Такие же, только другого цвета, подарила она и Илье Ильичу. Губкин приходил чуть позже, зажигал керосиновый фонарь, и они приступали к работе.
Обязанности их в подвале были несложными, но требовали большой аккуратности. Каждый день приходилось контролировать температуру и влажность воздуха, при необходимости проветривать помещение. А самое главное, нужно было открывать фанерные ящички, каждый на двенадцать гнезд, в которых лежали картофелины, перевертывать каждую картофелину и внимательно осматривать. Ящички стояли как в библиотеке – на деревянных стеллажах от пола до потолка вдоль стен и даже рядами посередине хранилища. За один день открыть их все было невозможно. Чтобы не запутаться, Петр Яковлевич установил четкий график – каждый день осматривать по нескольку стеллажей в определенном порядке. Губкин должен следовать за ним с фонарем и специальным журналом, в котором записывал название сорта, количество клубней, сроки их закладки, периоды контроля, утилизацию отбракованного материала. Вот в этих последних трех словах и заключалась для всех самая большая опасность.
До войны выбракованную, а проще говоря, сгнившую по тем или иным причинам картошку отмечали в журнале и попросту выбрасывали. Теперь утилизация не перенесших зимовку клубней представляла большую сложность. Недостаточно просто написать в специальной графе дату и вид повреждения. Подгнившие клубни нужно было выбрать из гнезд, где они лежали, как птенцы, на серой промышленной вате, отметить в журнале и разложить по отдельным кучкам. Раз в неделю являлся сотрудник из специальной комиссии. При виде его у Ильи Ильича перекашивалось лицо, к счастью, из-за темноты, царящей в помещении, никто, кроме Нестерова, этого не замечал. Сотрудник также делал специальную опись поврежденной картошки в собственной тетрадке, расписывался в журнале у Нестерова, и после всех этих тонкостей картошку складывал в мешок и куда-то увозил. Уборщицу Настю в хранилище допускали только подмести пыль, и то обязательно в присутствии третьих лиц. Да осторожная Настасья и сама особенно не рвалась заниматься в подвале уборкой.
– Сами там чего еще своруют, а свалят-то всегда на того, кто помладше. Я же за них и отвечай?
И из-за этой «государственной» картошки у Нестерова теперь совершенно не оставалось времени ни для того, чтобы пересмотреть сохранность кафедральных гербариев, ни подготовиться к весенним полевым работам в учхозе, да и просто полистать старые научные журналы, что он так любил делать в перерывах между занятиями. Ему хотелось бы бегать по лестницам между лекционным залом, учебными комнатами на своем кафедральном этаже и подвалом, чтобы как можно быстрее сделать всю эту работу и не задерживаться, но он не мог уже бегать. Каждый шаг, каждая ступенька давались с трудом. Отзывались в груди одышкой, в голове – гулкими ударами сердца. Дома ждала его Прасковья Степановна, и он постоянно помнил об этом. Помнил – не вспоминая, потому что знание это жило в нем постоянно и было естественным для него, но все-таки возвращался он теперь гораздо позднее. Ужасно много времени требовала эта проверка клубней.