Замочная скважина
Шрифт:
Лида, сонная и злая, услышала за своей спиной до боли знакомый голос. Говорил Паша. Ира ему что-то отвечала. Девочка хныкала.
Лида хотела обернуться, но сдержалась. Теперь она думала только об одном – чтобы они ее не узнали. Она быстро выложила из корзины продукты, побросала все в сумку, стараясь даже боком не поворачиваться к ним, и пулей выскочила из магазина. Уже на лестнице она оступилась и упала. Кефир и булка вывалились из сумки. Лида сидела на земле и плакала, потирая ушибленную ногу. Ни разу на каблуках, даже высоких, она не оступилась. А тут в старых Валеркиных кроссовках – у Лиды с сыном был один размер обуви – так обидно упала.
В тот момент, когда Лида пыталась встать, из магазина вышли Паша с Ирой. Они ее увидели и узнали. Паша, Лида это отметила,
– Лида! Что? Упала? Ногу подвернула? – причитала Ира.
– Привет, – ответила Лида, изо всех сил стараясь успокоиться.
– Привет, – мрачно поздоровался Паша.
– Помоги же! – воскликнула Ира, и тот нехотя поднял Лиду.
Сама идти она не могла. Они шли втроем, точнее, вчетвером. Паша поддерживал хромающую Лиду, как раненого бойца, а Ира толкала коляску с дочкой. Лида с Пашей молчали. Только Ира трещала без умолку:
– Нет, точно не перелом, скорее всего, растяжение или сильный ушиб, надо перевязать эластичным бинтом, или в травмопункт сходить. Еще можно йодовую сеточку сделать, но, наверное, растяжение…
Лиде хотелось крикнуть: «Заткнись уже, бога ради!», но она молчала. Так они дошли до дома, и Лида, не прощаясь, так ничего не сказав, не поговорив, не спросив, доковыляла до двери подъезда, звонко хлопнув входной дверью. Уже в квартире она села на стул в прихожей и наконец заметила, что держит в руках пакет с сыром и булкой для Израиля Ильича. Она позвонила ему и попросила зайти за продуктами.
– Вот, упала, – прокомментировала она, протягивая грязный пакет.
– Детонька, ну как же так? – захлопотал Израиль Ильич.
– Ничего, не сильно. Обидно просто. На ступеньках. А еще в кроссовках была, – честно ответила Лида и заплакала, как маленькая.
Ногу она, конечно, не сломала и не подвернула. В понедельник обула привычные каблуки, поймала такси и спокойно доехала до метро. Паша с Ирой и ее собственные переживания на их счет улетучились, как рукой все сняло. Это было странное ощущение – как будто она проморгалась, умылась, сняв с глаз пелену. Все отпустило – и боль, и обида, и ярость. Лиде было наплевать. Глубоко. Ей стали вдруг совершенно безразличны эти люди – и сестра, и бывший муж, и их дочка. Сердце не заходилось, дышалось спокойно. Лида даже себя упрекала за то, что как дура – по-другому не скажешь – бегала другой дорогой, чтобы только увидеть Иру, обмирала в автобусе, разглядывая в толпе Пашу. Они того не стоили. Она испытывала к ним, точнее к нему, к Паше, только одно чувство – презрение. Живет с этой курицей, дочку родил. Кому? Зачем? Куда еще одного ребенка? Ютятся небось в клетушке, на пяти квадратных метрах, Ирка сосиски ему на ужин варит. И все – счастливая семейная жизнь. И дочка у них страшненькая. Бедная девочка, в маму пошла, не в отца. И Ирка вся замызганная, обтерханная, замусоленная, как ее юбка. Что ей тот Пашка может дать? Ничего. Ничегошеньки. Как сидел в своем институте на трех копейках, так и просидит всю жизнь. А с Ирки станется, она еще ребенка родит и будет рада, что плодит нищету. А ему, Пашке, какая радость от всего этого – вообще непонятно. Это, что ли, счастье? Это – жизнь? С одной перспективой – купить стиральную машинку или обои поклеить лет через десять? Об этом мечтать? Непонятно, о чем они разговаривают. Ирка туповатая, простоватая, предсказуемая, как дважды два. А Пашка ведь умный парень был, начитанный, образованный. Ценил интересных собеседников. Ирка, что ли, собеседник? Трендит ерунду всякую. Что он с ней – каши обсуждает? Лида посмотрела на себя в зеркало, приподняла веко, которое медленно, но верно начало наползать на глаз, особенно по утрам, и решила, что ей такого счастья даром не надо. Ушел – и слава богу. Нравится ему тетка с толстыми кривыми ногами – ну и на здоровье. Колхоз – дело добровольное.
Лида даже не боялась с ними столкнуться вновь. Иру она теперь, как назло, видела часто – то в булочной, то на детской площадке, но проходила мимо. Не отворачивалась, не делала вид, что не заметила, не ускоряла шаг. Просто шла мимо, и та ее ни разу не окликнула. Может, и не замечала, поглощенная заботами о дочке – сидела в песочнице и сосредоточенно делала куличики. Учила дочку стучать лопаткой по формочке и радовалась, когда черепашка или рыбка получались ровными. Девочка тут же разбивала песочный тортик, и Ира принималась лепить следующий, выковыривая из песочницы слои мокрого песка.
Лида не могла не отметить, что комбинезон на девочке старенький, в пятнах и зашитый – наверняка передали по наследству, и коляска явно уже повидавшая бездорожье. Лида никогда не брала вещи для Валерки у знакомых, только новое покупала. Брезговала, считала ниже своего достоинства донашивать. И сейчас Валерка был самым модным в школе – Лида ему даже джинсы достала. Никогда не жалела на это денег – мальчик должен быть одет с иголочки, чтобы не завидовал, был уверен в себе. По одежке ведь встречают. Никто этого закона не отменял.
Про Иру и говорить нечего – хоть бы ресницы накрасила. Безглазая совсем. Брови у нее всегда были смешные – густые и длинные вначале, взмывающие вверх в середине, и в конце, у висков, редкие, как будто выщипанные, будто дыбом ей брови поставили. Ну, не повезло с формой, но можно же выщипать, причесать, нарисовать, в конце концов. Ира же носила свои вздыбленные, вечно удивленные брови и ничего с ними не делала.
Да еще ходила в мужских сапогах – говноступах, по-другому не назовешь. Конечно, какая ей разница, в чем в песке ковыряться?
Видела Лида и Пашу. Они столкнулись на выходе из метро. Лида поздно возвращалась из ресторана с букетом от очередного поклонника, который на что-то надеялся. Паша ее окликнул. Она обернулась.
– Как нога? – спросил он.
– Какая нога? – не сразу поняла Лида. У нее было отличное настроение, и она улыбалась.
– Твоя, – понуро уточнил Паша.
– Нормально. – Лида продолжала улыбаться.
Паша хотел что-то сказать. Лида стояла и смотрела на него в упор. В тот вечер все было так, как она хотела – и каблуки, и прическа, и пальто, и даже совсем незапланированный букет. Только не было слов и чувств. Ничего она не испытывала к этому постороннему мужчине, который спрашивал у нее про ногу.
Лида пошла в сторону остановки, но потом подняла руку и стала ловить такси. Уходить, так красиво.
– Тебе нужен развод? – спросила она, обернувшись.
– Да, – ответил Паша, – если можно.
– Можно. И побыстрее. Только у меня к тебе одна просьба, – обернулась она.
– Да? – почти радостно откликнулся Паша.
– Не подходи к Валерке. Никогда. Договорились?
– Хорошо, – легко согласился Паша.
Вот тут у Лиды внутри и сорвалась пружина. Она захотела закричать, кинуться на бывшего мужа с кулаками, наговорить гадостей, которые комом стояли в горле. Зачем она вдруг сказала про развод, про Валерку – сама не поняла. Видимо, сказалось выпитое в ресторане вино, а до этого – шампанское. Лида рассчитывала, что Пашка начнет ее уговаривать, упрашивать позволить видеться с сыном. Она провоцировала его – на разговор, на признания. Ей хотелось, чтобы он ее умолял, валялся у нее в ногах. И она бы, конечно, разрешила и приходить, и с Валеркой общаться. Но она бы выиграла эту партию, и ее самолюбие осталось бы при ней. Но Паша не кинулся на колени, а просто кивнул: «Хорошо». Лида открыла рот, чтобы выплюнуть все, что накопилось, схаркнуть всю гадость – в лицо Пашке, непременно в лицо, но в этот момент подъехало такси.
– Девушка, вы едете? – спросил таксист.
Лида села на сиденье, даже не порадовавшись «девушке».
Вот этого она от Паши не ожидала совсем, это было как удар под дых или подножка – запрещенный прием. Она так и не смогла понять – как мог он отказаться от сына? Ладно, от нее, но от сына? Как он посмел? Как согласился? Так легко, кивком. Неужели она настолько в нем ошиблась? Ведь думала, оставляла себе надежду, что сможет вернуть Пашу, если заговорит о Валерке. И знала, почти на сто процентов была уверена в том, что муж рано или поздно позвонит, попросит прощения – ради сына, ради Валерки. И этот крюк будет его держать всегда.