Замочная скважина
Шрифт:
Про чувства Танюши он прекрасно знал, но так привык к соседке, которая обмирала в его присутствии, что вообще не видел в ней девушку – Таня и Таня. Соседка. Вынужденная, не им выбранная подружка детства. Маленькая девочка.
Про то, что Валерка способен испытывать хоть какие-то чувства, никто и не догадывался. Он был дерзкий, уверенный в себе, красивый мальчик. Такая красота и поведение одновременно и притягивали, и отталкивали. Даже Маринка, привыкшая к тому, что мальчики перестают дышать в ее присутствии, отчаянно потеют и заикаются, удивилась: даже после поцелуя Валерка был спокоен и смотрел на нее достаточно холодно. Но она быстро отогнала от себя эти мысли, не поверила – Валерка ей нравился. Они были похожи: одинаково равнодушные ко всему окружающему миру и хорошо знающие себе цену. У нее после поцелуя тоже не упало сердце, не перевернулся мир и не подкосились ноги. Валерка
Валерка и Маринка. Они действительно были очень похожи. Маринка тоже росла как трава. Тетя Рая, замотанная на всех работах сразу, дочь почти не видела, чему та была только рада. Она стеснялась матери – ее тяжелой походки, непрокрашенной седины, уродливых сапог и вечного, невымывающегося запаха спирта и лекарств. Когда тетя Рая пыталась поцеловать дочь, хотя бы чмокнуть в макушку, Маринка вздрагивала и отворачивалась. Ей было неприятно. Она тоже подолгу простаивала перед зеркалом, разглядывая свой нос, губы, брови, разрез глаз. Сравнивала с фотографией матери, сделанной в молодости, которая висела на стене, и не находила сходства. Маринка одно время даже думала, что она не родная дочь, а приемная. Ну совсем же не похожа! Другая на ее бы месте задумалась, расстроилась, начала переживать, но не Маринка. Та тут же успокоилась, решив, что ее настоящая мать была актрисой или певицей, оставила ее в роддоме ради сцены или ради прекрасного мужчины, а тетя Рая забрала, удочерила. Маринка засыпала с этими мыслями, представляя, какая ее настоящая мама была яркая, воздушная и великолепная. Убедив себя в том, что она не родная дочь, Маринка охладела к матери и даже злилась на нее – за то, что та обрекла ее на такую жизнь, в вечной нищете, в этой старой квартирке. Мысль о том, что она могла быть похожей на отца, которого не знала, ее не посещала вообще. Ну какой мог быть муж и уж тем более любовник у матери? Израиль Ильич не в счет – мать за ним просто ухаживала, сиделкой была, а не женой. Ненастоящей женой.
– Ты у меня красавица… – плакала от усталости тетя Рая, глядя на дочь. – Ты мое счастье. Такая невеста выросла.
– Мама, ну перестань! – сердилась Маринка, потому что невестой себя совсем не считала. Ей вообще никто не нужен. Что за глупости?
Маринка хотела одного – уехать из этого района, вырваться, куда угодно, как угодно, только уехать. Не видеть этой помойки, этих домов, этих людей, которые ходят по одним и тем же дорогам много лет подряд и никуда, никуда с них не свернут. Маринка не мечтала, как ее одноклассницы, выйти замуж за мальчика из параллельного класса, с которым танцевала на школьной дискотеке и тогда же в первый раз поцеловалась, и переехать в точно такой же дом, в точно такую же квартиру, из окна которой будут видны та же помойка, те же детские садики и та же дорога к остановке. Ни за что. Она здесь не останется. При этом Маринка плохо понимала, куда конкретно она хотела бы попасть, но это не имело никакого значения. Она была уверена, что там, где кончается их улица и начинается дорога, ведущая к метро, есть другая жизнь, живут другие люди.
Только однажды она поделилась своими мыслями с матерью и тут же об этом пожалела.
– Доча, а как же училище? Ты же хотела в медицинское! Или в институт. У нас в поликлинике всегда люди нужны, – тут же запричитала та.
– Не нужна мне твоя поликлиника! – выкрикнула Маринка. – И квартира твоя не нужна! И ты не нужна! Посмотри на себя в зеркало! На кого ты похожа? С тобой даже до мусорки дойти стыдно!
Тетя Рая заплакала. Нет, она не обиделась на дочь. Как можно обижаться на ребенка? Она плакала от усталости и маленького счастья, которое носила в себе и которое вдруг стало ненужным. И вовсе не счастьем: она наконец расплатилась за квартиру и опять стала хозяйкой в своем доме. Но Маринке этого не сказала – приберегала новость до Нового года. И вот оказывается, что Маринке такого добра не надо. И все эти годы, когда тетя Рая рвала жилы, – псу под хвост.
– Ты же хотела доктором стать… – пробормотала тетя Рая.
– Хотела, – зло ответила Маринка, – когда мне пять лет было. А теперь я хочу жить нормально! Не как ты! Не как вы все!
– Что ты такое говоришь? Что ты говоришь? Разве мы плохо живем? Разве тебе чего-то не хватает? Ну хочешь, кофточку новую купим?
– Не нужны мне твои кофточки! Лучше духи себе купи – вся квартира твоей поликлиникой провоняла! И ты не нужна! Уходи, мне надо уроки делать.
Тетя Рая вышла из комнаты. Больше Маринка ей ни о чем не рассказывала, а тетя Рая не спрашивала.
На кухне она достала документы на квартиру, оформленные по всем законам, разгладила бумажки, еще раз все перечитала и положила в шкатулку. «Она еще маленькая, вырастет, все поймет», – подумала тетя Рая и немного успокоилась. Она боялась свою красавицу дочь и понимала, что той нужна другая жизнь, лучшая.
Но в главном Маринка ошибалась: она была похожа на мать. Тетя Рая в ее возрасте выглядела точно так же – красавица с длинной косой и длинными ногами. Она точно так же кричала матери, что уедет из их маленького, захолустного села куда угодно, только бы не видеть коровника, огорода, засаженного картошкой, и калитки, которая закрывалась на железное кольцо – перебросил через забор и, считай, заперто.
Тетя Рая вырвалась, уехала, выучилась. Вот, в Москве обосновалась. И квартира собственная, и работа – все есть. То, о чем ее мать даже не мечтала. А теперь Маринка рвется, уже не из деревни, а из Москвы, из дальнего района, но из Москвы. Тетя Рая не хотела, чтобы и дочь обломала жизнь – согнула, скрючила, лишила красоты и волос, как лишила ее. Она на дочь не обижалась – когда-то ей тоже никто не был нужен, даже мать, которая плакала и умоляла не бросать ее, не уезжать. Тетя Рая тогда тряхнула головой, подхватила чемодан и поехала. А мама умерла – от тоски и ноющего сердца. Тетя Рая даже на похороны не приехала – боялась, что назад уже не вернется: засосет, затянет деревенская жизнь, заботы, хлопоты – и все. Увязнешь, не вынырнешь, и палку, чтобы ухватиться и выползти, никто не бросит. Останешься там, где не надо выживать, бороться и зарабатывать, где все понятно и знакомо – от помойного ведра в холодной прихожей до жаркой стонущей дровами печки и перепаханного вдоль и поперек огорода. Где каждый день посвящен быту – тяжелому, монотонному труду. Где каждое движение – отработано до автоматизма: помыть, поскоблить, вынести, убрать, подбросить, выгрести, прополоть, посадить. Но даже не это было главной причиной. Тетя Рая очень боялась, что мама будет ругать – за то, что ребенка родила без мужа, без свадьбы, в подоле принесла. Позор ведь. А когда мама умерла, тетя Рая все равно боялась показаться людям, соседям, которые знали ее с детства. Все равно разговоры пойдут. Она ведь хотела вернуться победительницей – с деньгами, мужем и в новом платье. Показать всем, что добилась, вырвалась, выиграла счастливый лотерейный билет. Хотела завалить маму подарками, перевезти в Москву. А не получилось – не было ни денег, ни мужа, ни платья. Только маленькая дочка и старые, отданные добрыми людьми пеленки. Вот и не поехала. Придумала себе болезнь. Для себя придумала, не для соседей. Сказала себе, что болеет, не может – уважительная причина.
Так что вот ее расплата: Маринка, выплевывающая злые слова. Вернулось, все возвращается. За все платить надо. «Пусть я расплачусь, только не она. Пусть мне все отольется», – просила тетя Рая вместо молитвы.
В это время Валерка сидел в своей комнате и готовился к семинару. Настроение было отвратительным. В институте замучили нотациями – скоро сессия, экзамены, спрашивать будут строго.
– Валер, я ухожу, – заглянула в комнату Лида.
– Пока, – ответил Валерка.
Он привык к поздним уходам матери и был достаточно взрослым, чтобы понимать – у нее есть любовники, правда, они меняются не так часто, как раньше. А дней, когда мать ходит почти счастливая, становится все меньше. Он слышал, как она плачет у себя в комнате по ночам. Понимал, что, если она уезжает якобы в командировку на два дня, значит, едет на аборт. Она приезжала бледная до синевы, осунувшаяся, выпотрошенная, как магазинная курица. Он приносил ей чай и уходил. Знал, что через день-два мать встанет, накрасится и будет такая же, как раньше. До следующего раза.
Валерка видел, что с каждым годом мать становилась все холоднее – ее как будто вымораживало изнутри. Из нее по капле уходило тепло и все то, что можно назвать чувствами.
– Ты как Снежная королева, – однажды сказал ей Валерка.
– Такая же красивая? – не улыбнувшись, уточнила Лида.
– Нет, такая же ледяная.
Когда дома звонил телефон, он никогда не подходил – обычно звонили матери. Она утягивала телефон на длинном шнуре к себе в комнату, разговаривала, стараясь не сорваться на крик.