Замок Броуди
Шрифт:
Он фыркнул при мысли об этом и, сильнее запрокинув бутылку, допивал уже последние капли ее содержимого, как вдруг эта попытка одновременно и смеяться и пить кончилась тем, что он поперхнулся и закашлялся долгим хриплым кашлем.
— Поколотите меня по спине, черт вас возьми! — прохрипел он и нагнулся вперед, качаясь, как больной, измученный слон. Лицо его налилось кровью, глаза блуждали. — Крепче, крепче, — понукал он одного из клерков, который, вскочив со стула, начал тузить его по согнутой спине.
— А скверный у вас кашель, — заметил этот молодой человек, когда припадок, наконец, кончился. — Вот вам и результат сидения в мокрой одежде.
— Ба! Эка важность — кашель! — возразил Броуди, отирая лицо рукавом. — Я никогда не носил пальто
— Несси не в вас, мистер Броуди, — сказал первый клерк. — Она выглядит не особенно крепкой.
Броуди сердито посмотрел на него.
— У нее прекрасное здоровье. И вы тоже из тех паникеров, которые у всех людей выискивают болезни? Она у меня молодец! В прошлом месяце, правда, она была чуточку нездорова, но это пустое. Я сводил ее к Лори, и он сказал, что у нее голова, какие встречаются одна на тысячу. А я скажу — на миллион!
Он торжествующе огляделся вокруг, посмотрел на бутылку, желая от избытка чувств хлебнуть из нее, но, увидев, что она пуста, схватил ее и метко швырнул в стоявшую в углу мусорную корзинку (откуда она была позднее великодушно извлечена и брошена в Ливен одним из его многострадальных коллег).
— Что, ловко?! — крикнул он весело. — Да, глаз у меня меткий! Я могу за пятьдесят шагов, не сморгнув, подстрелить на бегу кролика… Кролика! Черт возьми! Будь я там, где мне следовало быть, я бы стрелял не кролика, а куропаток да фазанов. Они бы у меня сыпались на землю, как град!
Он уже готов был начать распространяться о поместьях своей знатной родни, но тут его взгляд упал на часы.
— Скажите, пожалуйста! Скоро пять! Да, со мной можно незаметно провести время! — Он шутливо прищурил один глаз, заржал и объявил: — За усердной работой время идет быстро, как сказал бы этот надутый молокосос Блэр. Но, к сожалению, я должен вас оставить, друзья. Вы славные ребята, и я очень вас люблю, но теперь мне надо заняться одним более важным делом. — Он весело потер руки, предвкушая удовольствие, и добавил, ухмыляясь: — Если мой любимец заглянет сюда до пяти, скажите ему, что его счета в порядке и что я ушел купить ему погремушку.
Он поднялся со стула, медленно взял с вешалки свою шляпу, дважды снимал и надевал ее, пока его не удовлетворил залом ее пыльных полей, взял свою тяжелую трость и с пьяной важностью остановился на пороге, покачиваясь и загораживая своим большим телом дверь.
— Ребята, — прокричал он, размахивая тростью, — знали бы вы, куда я сейчас иду, у вас бы слюнки потекли! Но вам туда нельзя! Нет, нет! Только один человек есть в городе, которому это можно…
Он внушительно посмотрел на клерков и докончил с большой драматической выразительностью:
— Это я!
В последний раз скользнул взглядом по терпеливым, но смущенным лицам и медленно вышел из комнаты.
Ему повезло: шумно проходя по коридорам, он никого не встретил и за пять минут до гудка, проскочив через главный вход, очутился на свободе и направился домой.
Дождь перестал, воздух был свеж и прохладен. Недавно зажженные фонари мерцали сквозь сумрак, отражаясь на мокрых мостовых, как бесконечный ряд топазовых лун в черной, неподвижной воде. Броуди ужасно забавляло правильное чередование этих отражений, которые как будто плыли ему навстречу в то время, как он шел. Ухмыляясь, он говорил себе, что обязательно расскажет Нэнси об этом виденном им странном явлении — небе, опрокинутом на землю. Нэнси! Он громко замурлыкал от удовольствия, подумав обо всем том, что им предстояло обсудить сегодня вечером, — начиная от сочинения язвительного письма той в Лондон и кончая лестным предложением, которое он собирался сделать Нэнси. Она, конечно, сначала будет расстроена, увидев, что он вернулся, пожалуй, больше обычного под хмельком (он великодушно признался в этом вечернему мраку), но, когда она услышит его предложение, нежданная радость рассеет всю ее досаду. Он знал, что этой ворчунье Нэнси всегда хотелось прочного положения, которое мог ей дать только такой благородный человек, как он, и уже слышал ее изнемогающий от волнения голос: «Вы это серьезно говорите, Броуди? Ох, и ошеломили же вы меня! Стать вашей женой? Вы знаете, что я ухвачусь за это, как за счастье. Подите сюда, я крепко-крепко вас расцелую!» Да, она будет к нему милостива, как никогда. после такого великодушного предложения! Глаза его заблестели при мысли о тех интимных доказательствах ее расположения, которые он получит от нее сегодня ночью. С радостным сознанием, что каждый спотыкающийся шаг приближает его к ней, он шагал вперед, ища и не находя слов, способных передать всю силу ее очарования, ее власти над ним. «Она… она прелесть! — бормотал он бессвязно. — Тело у нее такое белое и нежное, как грудка цыпленка, я, кажется, готов ее съесть».
Образы становились назойливее, обостряли его тоску по Нэнси, его возбуждение, и последним торопливым усилием он достиг своего дома, взбежал по ступенькам, нетерпеливо вставил ключ в замок, отпер дверь и ввалился в неосвещенную переднюю.
— Нэнси! — крикнул он громко. — Нэнси! Вот я и вернулся к тебе!
Он постоял в темноте, ожидая, чтобы она отозвалась, но так как ответа не было, он любовно усмехнулся, решив, что она спряталась наверху и ждет его прихода. Достав из кармана спички, он зажег газ в передней, поставил трость в подставку, повесил шляпу и торопливо вошел в кухню. Но и в кухне было темно.
— Нэнси! — закричал он во весь голос с удивлением и некоторым раздражением. — Что это еще за шутки? Я не намерен играть с тобой в прятки! Брось сейчас же все эти фокусы, девушка. Ты мне нужна. Выходи, где ты там?
Никакого ответа. Ощупью добравшись до газового рожка над камином, он зажег свет и, повернувшись, окинул взглядом кухню. С изумлением увидел, что стол не накрыт и никаких приготовлений к ужину не сделано. С минуту он оставался неподвижен, ошеломленно глядя на пустой стол и сердито сжав губы. Но вдруг его осенила догадка, и он пробормотал с прояснившимся лицом:
— Она пошла проводить на вокзал свою тетку. Нет, какова дерзость! Никто, кроме нее, не посмел бы это сделать. Отсылает меня обедать вне дома и потом заставляет еще дожидаться ужина!
Это его слегка забавляло, он даже захохотал громко, почти восхищаясь ее дерзостью. Да, вот такая женщина ему подстать! Но когда веселье его улеглось, он не знал, что ему делать. Наконец решил ожидать ее возвращения и, встав спиной к камину, лениво блуждал взглядом по кухне. Здесь все напоминало ему Нэнси. Он представлял себе, как она легко порхает по кухне или с небрежным видом садится в его кресло, как улыбается, разговаривает, даже как убегает от него. Да! Даже шпилька от шляпы, воткнутая в дерево кухонного шкафа, говорила об этой ее неподражаемо наглой, равнодушной беспечности. Однако на шкафу лежало еще что-то, приколотое этой самой шляпной булавкой. Письмо. То дерзкое послание, которое он получил сегодня утром от дочери. И, подойдя к шкафу, он пренебрежительно взял его в руки. Но вдруг выражение его лица изменилось: он увидел, что конверт другой и адрес написан косым канцелярским почерком сына, почерком, так напоминавшим сладенькую, вылощенную наружность Мэта, что он не мог без раздражения на него смотреть.
Второе письмо! На этот раз от Мэтью. Видно, этот трус так его боится, что предпочитает писать письма, вместо того, чтобы сказать отцу то, что хочет, прямо в лицо, как мужчина! С глубоким презрением смотрел Броуди на аккуратную надпись на конверте, но лицо его смягчилось, когда, глядя сбоку на свою фамилию, выведенную этим четким почерком, он нашел, что она выглядит очень красиво, почти так же красиво, как напечатанная. «Джемсу Броуди, эсквайру». Да, таким именем можно гордиться! Он слегка улыбнулся, благодушное настроение вернулось к нему, и в избытке самодовольства он небрежно разорвал — конверт и вынул из него письмо.