Замок Дор
Шрифт:
Она кивнула, в первый раз заметив, что с тех пор, как Амиот вернулся к ним из Бодмина, он перестал употреблять слова «мисс» и «мастер» — во всяком случае, когда они были втроем. Это дало ей приятное ощущение равенства. Он последовал за девочкой туда, где ее братец с нахальным и торжествующим видом сидел на стене высотой в десять футов, барабаня по ней пятками. Амиот, не говоря ни слова, поднял руки и повернулся к нему спиной — мальчик тут же соскользнул к нему на плечи.
— А теперь — эй, давай-ка галопом! — скомандовал Джонни властно, как смертельно больной, слово которого — закон. Однако, к тайной радости Мэри, Амиот только улыбнулся и спустил его на землю.
— Нет, — возразил он, — это ты будешь на меня работать, а не я на тебя. Пойди-ка задай корм лошадям,
«Удивительно, — подумала Мэри, — он так понимает брата и его детские игры, как будто верит в них сам. Но ведь все взрослые знают, что герои, рыцари и битвы — это всё из мира фантазии и не имеет никакого отношения к прозе жизни».
Несчастный случай, пометивший лицо ее брата, очень подействовал на четырнадцатилетнюю Мэри, которая, обладая обостренной чувствительностью, винила во всем себя. Если бы она не спала так крепко в то роковое утро, брат не свалился бы в яму, а Амиота не арестовали бы. А теперь даже выздоровление Джонни и освобождение Амиота не могли стереть в памяти девочки то страшное утро, когда сразу же, как только прибыла полиция, разыскивавшая Амиота, стало ясно, что ее заверения, будто Джонни с утра пораньше пошел за грибами, — ложь. А потом полицейские отправились в лес, и ее отец сопровождал их; а потом они вернулись, и убитый горем Амиот нес на руках Джонни, который был без сознания. То, что накануне ночью казалось дерзким и волнующим приключением, превратилось в трагедию, и у Мэри в ушах до сих пор стоял крик матери при виде истекавшего кровью Джонни: «Он умер?! О боже, он умер?!» Открытие, что взрослые беспомощны перед лицом опасности — даже та из них, которая, казалось, может защитить от чего угодно и рядом с которой всегда чувствуешь себя спокойно, — было столь болезненно, что навсегда развенчало в глазах девочки превосходство мира взрослых.
Она увидела, что взрослые, обладающие властью, так же уязвимы, как она. Даже такая уверенная в себе особа, как миссис Льюворн, каким-то странным образом оказавшаяся на месте трагедии, утратила хладнокровие и уверенность. Она почти ничего не говорила и даже не взглянула на Мэри, которая прошлым вечером была ее союзницей. Миссис Льюворн держалась на заднем плане, бледная и напряженная, прижимая к себе самого маленького щенка Бесс.
Инстинктивно Мэри ощущала, что миссис Льюворн согрешила, навещая Амиота в лесу, что это причинит ему зло, что секрет, известный им троим, в эту ночь был осквернен. Причины, по которым Амиот прятался в Вудгейт-Пилле, были ей неясны, его внезапный уход с фермы был в первую очередь связан с этим, и, возможно, полиция собиралась обвинить Амиота не только в убийстве человека, но и в каких-то других преступлениях. Мэри не могла ни с кем поделиться тем, что ее мучило. Мать, не отходившая от постели Джонни, думала только о нем, а отец, в ужасе от того, что парня, к которому он относился дружески, должны судить за убийство, был слишком занят своими собственными чувствами, чтобы уделить внимание дочери. Поэтому Мэри помалкивала, сразу повзрослев и став мудрее от своего печального опыта. А когда выпущенный из-под стражи Амиот вернулся в Лантиэн, ее радость от того, что он снова дома, смешалась с решимостью в дальнейшем уберечь его от беды, и бедой этой была миссис Льюворн, в чем девочка боялась признаться даже себе.
В то утро она последовала за Амиотом и своим братом на конюшню и, усевшись на лесенке, ведущей на чердак, наблюдала, как эти двое, покончив с заботами о лошадях, начали начищать упряжь.
— А теперь, сэр, — сказал Джонни, с детской непосредственностью касаясь щекотливой темы, — мы готовы скакать верхом вдвоем и защищать нашу честь от любого врага.
Он отложил кожаный ремешок, на пряжку которого смачно плевал, начищая ее до блеска, и добавил:
— Вопрос в том, чьим рыцарем ты бы хотел быть — Мэри или миссис Льюворн из Троя?
Мэри, пунцовая от смущения не только за себя, но и за Амиота, поспешно вклинилась:
— Не говори глупости, Джонни! Амиот не хочет быть ничьим рыцарем. — И девочка спрыгнула с лесенки, отряхивая с юбки приставшее сено.
— Но ты же хочешь, не так ли, Амиот? — продолжал приставать неугомонный Джонни, поворачиваясь к своему другу. — Все рыцари клянутся в верности какой-нибудь даме и носят ее ленту; это одна из причин, по которой они сражаются.
Амиот, к величайшему облегчению Мэри, спокойно улыбнулся Джонни.
— Конечно, так они и делают, — подтвердил он, — но в пылу битвы не всегда об этом помнят. Если Мэри согласна, я рад буду стать ее рыцарем.
— Значит, договорились! — в восторге воскликнул Джонни. — Дай ему кусок твоей ленты, Мэри, и он вденет его в петлицу.
И мальчик не успокоился, пока его сестра не отдала Амиоту половину своей алой ленты для волос, которую отрезали складным ножом. С подобающей случаю торжественностью рыцарь вдел ленту в верхнюю петлицу своей куртки.
— Конечно, это всего лишь игра, — тут же прошептала Мэри, горя желанием доказать Амиоту, что она достигла возраста, когда подобные игры считают глупостью.
То ли он не понял ее цели, то ли хотел успокоить ее брата, но он взглянул на нее очень серьезно и сказал:
— Я с радостью отдал бы жизнь за вас обоих, и об этом будем знать мы трое.
Как раз в эту минуту они услышали голос матери, которая звала их в дом: мистер Трежантиль зашел к чаю, их тоже ждут к столу, только сначала им надо вымыть руки и лицо; а если Амиот закончил работу, то и его тоже приглашают в дом. Джонни моментально и след простыл, ибо после несчастного случая владелец Пенквайта, нанося визиты на ферму, приобрел приятную привычку оказывать небольшие знаки внимания: он прихватывал из дому то несколько яиц дятла, которые еще в юности выпил через дырочку и очень ценил; то двух красивых бабочек-репейниц, которых он собственноручно приколол булавками, когда зрение у него было острее; и, наконец, корабль с полной оснасткой, помещенный в бутылку, — мистер Трежантиль смастерил его долгими вечерами, когда много лет назад сидел на веранде своего бунгало в Индии.
— Мы ему неинтересны, — рассмеялся Амиот, — сегодняшний подарок гораздо важнее, чем завтрашние битвы. Но я все равно буду носить цвета своей дамы. — И он дотронулся до ленты в петлице.
«Вот и пойми, — подумала Мэри, моя руки, — всерьез ли это сказал Амиот, который порой казался мальчишкой, как Джонни, а через минуту — взрослым мужчиной? Она ему сказала, что кусок ленты всего лишь шутка, и, может быть, он уже забыл, что эта лента должна означать, но сама так остро реагировала на петлицу Амиота, что ей казалось, будто лента стала размером с целый флаг». Мэри заняла свое место за столом на кухне, где уже восседал мистер Трежантиль.
— …Так что, по-видимому, я совершенно прав в своих предположениях и вы происходите из королевского рода, — торжествуя, продолжал он свои рассуждения; на его высоких скулах загорелись пятна румянца, а глаза расширились от удовольствия при виде большого куска яблочного пирога, который ему только что положили на тарелку.
— О господи, — благодушно произнесла миссис Бозанко, — как обычно, обращая больше внимания на то, чтобы хорошо попотчевать гостя, а не на то, о чем он толкует. Раз уж мистер Трежантиль нагрянул неожиданно, пусть довольствуется тем, что имеется, и не рассчитывает на чай в гостиной. Слава богу, и Габриель, и Амиот в куртках, а Джонни так занят маленькой костяной фигуркой, которую подарил ему гость, что не пытается кормить котенка кусочками со стола.
— О господи, — повторила она, — и что же дальше? Большую розовую чашку для мистера Трежантиля, Мэри, — не ту, с трещиной. Ну что же, я считаю, что все мы должны быть весьма польщены и нам следует соответственно улучшить свои манеры. Габриель, ты бы мог начать с того, что перестанешь пить чай из блюдечка и дуть на него. — Это было сказано с кивком в сторону гостя, который, по правде сказать, ничего не замечал.
— Моя дорогая, — ответил ей муж, — я пил чай из блюдечка по крайней мере сорок лет и не откажусь от этой привычки сейчас даже ради всей голубой крови христианского мира. Простите меня, мистер Трежантиль, но что именно вы открыли о моих предках?