Замок (др. изд.)
Шрифт:
Сержант пытался говорить спокойно и рассудительно, но Ворманн видел, что он так же растерян и напуган, как и все остальные.
— Неплохая версия, особенно при отсутствии медицинской экспертизы, но она тем не менее не объясняет, что они вообще там делали и почему Грюнштадт в таком состоянии.
— Шок.
Ворманн задумчиво покачал головой:
— Этот человек участвовал в сражениях и видал вещи похуже. Вряд ли его состояние вызвано только шоком. Здесь что-то другое…
У Ворманна были свои соображения на этот счет. Каменная плита с выгнутым крестом из золота и серебра, ремень, привязанный к ноге Лютца, лаз в стене —
— Должно быть, вытащив нижний блок, — продолжал свои рассуждения Остер, — они спровоцировали обвал.
— Сомневаюсь, — пробурчал Ворманн, продолжая прихлебывать кофе в надежде немного согреться и взбодриться. — Что касается пола, может, так оно и было, а вот стены…
Он вспомнил разбросанные по коридору обломки камней. Казалось, стена взорвалась изнутри, и найти этому объяснение Ворманн просто не мог. Он поставил чашку. Ладно, с объяснениями придется повременить.
— Пошли. У нас еще много дел.
Капитан направился к себе, а Остер стал связываться по радио с Плоешти — дважды в день они выходили на связь с гарнизоном. Сержанту было приказано доложить о происшедшем как о несчастном случае.
Ворманн подошел к окну и посмотрел вниз. Небо посветлело, но во дворе все еще царила темнота. И тут Ворманн почувствовал, что замок изменился. Наполнился каким-то тревожным напряжением. Еще вчера он был просто старым каменным строением, но сейчас появилось нечто иное… Тени казались темнее и глубже, и чудилось в этом что-то зловещее.
Ворманн приписал столь мрачное восприятие окружающей действительности предрассветной мгле и шоку, вызванному смертью, однако, когда солнце наконец взошло и согрело стены замка, Ворманн отчетливо ощутил, что солнечный свет не сможет одолеть проснувшееся зло, а лишь на время загонит его под землю.
Те же чувства испытывали его подчиненные, но Ворманн был полон решимости поднять им настроение. Как только явится Александру с сыновьями, нужно будет отправить его за досками, чтобы сделать столы и койки. Так что скоро здесь раздастся здоровый стук молотков, загоняющих гвозди в сухое дерево. Он подошел к окну, выходящему на дорогу, и увидел Александру с сыновьями. Теперь все будет в порядке.
Ворманн глянул на маленькую деревушку, разделенную как бы на две половины взошедшим солнцем: нижняя часть скрывалась в густой тени, верхняя — купалась в солнечных лучах. Ворманн подумал, что должен нарисовать деревушку именно такой, какой видит ее сейчас. Он сделал шаг назад: деревня в серой рамке каменного окна сверкала как алмаз. Да, пожалуй, так это и будет выглядеть… деревня, видимая через окно в стене. Контрастность тонов нравилась ему. Ворманну не терпелось натянуть холст и приступить к работе. Именно в таком стрессовом состоянии он больше всего любил рисовать, погрузившись в мир композиции и перспективы, света и тени, красок и структуры.
Остаток дня пролетел быстро. Ворманн проследил, чтобы тело Лютца перенесли в подвал. Мертвеца и голову спустили вниз через дыру в полу подвала и положили на землю в расположенной под ним пещере, прикрыв простыней. Температура здесь сохранялась почти как в морозильной камере, червей не было, поэтому место вполне подходило для сохранения трупа до отправки домой.
При других обстоятельствах Ворманн повнимательней изучил бы пещеру: ее блестящие стены и чернильно-темные провалы должны были хорошо смотреться на холсте. Но не сейчас. Ворманн пытался уверить себя, что пока слишком холодно, надо дождаться лета и тогда он непременно этим займется. Но дело было вовсе не в этом. Чувствовалось в пещере нечто такое, что заставило его убраться оттуда как можно быстрей.
Днем стало ясно, что с Грюнштадтом дела совсем плохи. Признаков улучшения не было никаких. Он лежал в той же позе, тупо уставившись в пространство. Время от времени начинал дрожать и стонать, а то и выть во всю силу своих легких. Опять обгадился. Если так пойдет дальше, да еще без пищи, воды и должного медицинского ухода, он явно не дотянет до конца недели. Его придется отправить отсюда вместе с останками Лютца.
Весь день Ворманн внимательно следил за настроением людей и остался доволен. Физическая работа явно пошла на пользу. Они работали дружно и слаженно, несмотря на недосып и смерть Лютца. Лютц был интриганом и лентяем, вечно отлынивал от работы, и его недолюбливали. А потому решили, что он сам виноват в случившемся.
Ворманн позаботился о том, чтобы солдатам некогда было скорбеть и причитать, особенно тем, кто к этому расположен. Нужно было сделать отхожее место, доставить лес из деревни, сколотить столы и стулья. К вечеру так вымотались, что все, за исключением караульных, расползлись по своим спальным мешкам. Лишь единицы остались выкурить последнюю перед сном сигарету.
Ворманн разрешил внести некоторые изменения в караульную службу с тем, чтобы солдат, дежуривший во дворе, мог заходить в коридор, ведущий к комнате Грюнштадта. Всем становилось жутко от его криков и стонов, но, поскольку Отто в отряде любили, солдаты сочли своим долгом присматривать за ним, чтобы он ничего с собой не сделал.
Около полуночи Ворманн понял, что ему не уснуть, хотя спать чертовски хотелось. С наступлением темноты к нему вернулось некоторое предчувствие и не давало расслабиться. В конце концов он не выдержал и встал, решив обойти караульных и проверить, не спит ли кто на посту, а заодно посмотреть, что там с Грюнштадтом. Пытаясь представить себе, что могло привести солдата в подобное состояние, Ворманн заглянул в дверь его комнаты. Слабый свет керосиновой лампы в дальнем углу падал на лежавшего навзничь Грюнштадта. Тот как раз находился в спокойной фазе, был весь в поту, прерывисто дышал и всхлипывал. За всхлипыванием обычно следовал продолжительный вой. Ворманну захотелось убраться подальше отсюда до того, как Грюнштадт взвоет. Уж очень сильно били по нервам эти дикие звуки. Голос, лишенный разума…
Он дошел уже до конца коридора и собирался выйти во двор, когда началось. Только на сей раз это был не просто вой, а скорее визг, как будто Грюнштадта жгли или резали — в нем слышалось не только душевное, но и физическое страдание. Затем звук резко оборвался — как будто выключили радио.
На мгновение Ворманн замер, мышцы и нервы не повиновались ему. Лишь сделав над собой неимоверное усилие, он повернулся, побежал обратно по коридору и влетел в комнату, где лежал Грюнштадт. Здесь было холодно, холодней, чем минуту назад, лампа погасла. Ворманн достал спички, зажег ее и посмотрел на Грюнштадта.