Замок храпящей красавицы
Шрифт:
– Я о страхе, – уточнила я, – она даже разговаривать не смогла! Аж затряслась вся!
Михаил Степанович закрыл шкаф.
– Фая никогда не пугается. С чего бы ей паниковать?
Я тут же рассказала про малышку в розовом платье. Вообще говоря, я ожидала, что дядя Миша засмеется и скажет что‑то вроде: «Ох уж эти бабы! Вечно чудят». Но он отреагировал странно.
– О Господи! А ну, пошли.
– Куда? – удивилась я. – Там тупик.
Михаил Степанович молча схватил меня за руку, подтянул к стене, оклеенной дорогими обоями, имитирующими шелк, ткнул пальцем в золотой орнамент, и панель разъехалась.
– Лифт! – ахнула я.
Дядя Миша впихнул меня в кабину, нажал на кнопку, лифт медленно пополз вниз. Оцените мое удивление: сначала я узнала про подъемник, а теперь поняла, что в театре есть подвальное помещение.
Вскоре мы очутились в коридоре. Пол покрывала обычная плитка, а стены были выкрашены в цвет морской волны. И в комнате, куда меня привел Михаил Степанович, доминировал тот же оттенок.
– Садись, – приказал рабочий, показывая на большое кресло. – Чаю хочешь?
– Нет, наелась на банкете, – ответила я, удобно устраиваясь.
Дядя Миша выудил из кармана допотопный мобильник и сказал в него:
– Зайди немедленно.
– Я понятия не имела, что тут есть жилые помещения, – воскликнула я, когда Михаил Степанович бросил трубку на диван.
– Это моя квартира, – объяснил рабочий. – Две комнаты, спальня и гостиная, плюс санузел, кухня с чайником, кофе‑машиной, холодильником и СВЧ‑печкой. Можно готовить, да зачем? Я у хозяина кормлюсь. Не жизнь, а малина, на всем готовом.
Дверь в квартиру распахнулась без стука, в комнату вошел Владимир Михайлович Корсаков, начальник охраны Филиппа Леонидовича. Я неоднократно виделась с этим безукоризненно одетым и подчеркнуто вежливым человеком, он всегда находится за спиной у хозяина, и, судя по тому, как Верещагин общается с Корсаковым, это не просто служащий на окладе, а некто более близкий. Когда Филипп Леонидович присутствовал на генеральном прогоне спектакля, он спросил у Владимира:
– Ну и как тебе?
– Нормально, – ответил Корсаков, – но, думаю, лучше, если Колобок все же будет говорить какие‑то слова, иначе зритель не поймет, по какой причине он спешит к Бабе Яге.
Верещагин повернулся ко мне.
– Виола Ленинидовна, сколько вам потребуется времени для вставки в пьесу?
– Полчаса, – пообещала я, – если я правильно поняла, нет необходимости в пространном монологе.
– Отлично! – обрадовался Корсаков. – Вас охарактеризовали как крепкого профессионала, но забыли сказать, что у прозаика Арины Виоловой покладистый характер. Нам с вами повезло, правда, Филипп Леонидович?
– Абсолютно согласен, – улыбнулся шеф, – до сих пор все писатели, с которыми мы имели дело, яростно отстаивали свои варианты пьесы. А с вами очень легко. Не согласитесь ли еще писать для моего театра? Нам нравятся талантливые люди, способные идти на компромисс. Верно, Володя?
Понимаете теперь, почему я решила, что Корсакова и Верещагина связывают дружеские узы? С простым секьюрити хозяин так обходиться не станет.
– Привет, папа, – сказал главный охранник. – Надеюсь, не случилось ничего неприятного?
Я изо всех сил постаралась не выдать своего изумления. Начальник охраны – сын дяди Миши? Сегодня у меня день открытий.
Михаил Степанович сел на диван.
– Она видела девочку. В розовом платье. За кулисами.
Владимир щелкнул языком.
– Живую?
Я не поняла вопроса.
– В смысле?
– Ребенок был настоящим? – уточнил Корсаков, чем еще сильнее озадачил меня.
– Мертвые дети не разгуливают по дому, – ответила я.
– Кое‑кто может с тобой поспорить, – встрял Михаил Степанович.
– Может, показалось? – прищурился Владимир.
Последний вопрос адресовался мне, я рассердилась.
– Я не подвержена галлюцинациям. И, кстати, вот искусственная жемчужина, лежала в коридоре. Точь‑в‑точь такие украшали платье ребенка.
Владимир взял розовый шарик.
– За кулисами можно найти всякую ерунду, с костюмов падают перья, блестки.
– Девочка была, – категорично сказала я, – белокурая, в очках с нелепо большой, не подходящей для крохотного детского личика оправой.
Корсаков посмотрел на отца, тот потер ладонью ухо.
– Виола Ленинидовна, – сладким голосом пропел начальник охраны, – вы встретили… э… Машу, дочь одного из наших сотрудников, он живет тут, за стеной. Как вы уже поняли, в доме господина Верещагина есть цоколь с квартирами для некоторых работников. Основная их масса проживает в городе и понятия не имеет, что в особняке не три этажа, а четыре. Не то чтобы мы скрывали данный факт, просто нет необходимости трубить на весь свет об особо преданных Филиппу Леонидовичу людях.
– Таких, как ваш отец, – кивнула я.
– Верно, – согласился Владимир, – Таня девочка…
– Маша, – перебила я, – вы спутали имя, секунду назад назвали малышку Марией. А где живет Фаина? Из некоторых разговоров я поняла, что директор театра служит у Верещагина с момента его основания?
– В соседней квартире, – ответил дядя Миша, – небось сейчас почти в обмороке от ужаса лежит.
– Папа! – предостерегающе произнес Корсаков.
– Вспомни ее характеристику, – отмахнулся рабочий, – лучше ввести Виолу в курс дела, иначе она начнет активные действия, будет всех расспрашивать.
Я уставилась на Михаила Степановича.
– Мою характеристику?
– Нечему удивляться, – без всякой сладости в голосе произнес начальник охраны, – разве можно впустить в дом человека и не навести о нем самые подробные справки?
– Если Фаина проживает в цоколе, то она великолепно знакома с Машей‑Таней, – продолжала я, – по какой причине тогда ей пугаться? Ну забрела шаловливая девчушка куда не следует, и что? Фаине следовало позвать родителей малышки, но она испытала ужас. А вы сейчас нервничаете и пытаетесь меня обмануть. По правде говоря, у вас это плохо получается.