Замок из дождя
Шрифт:
Слуга менял скатерть, расставляя приборы, мало обращая внимание на оцепенение барина. Муравлина изумленно покосилась на подругу, та спокойно смотрела в глаза незнакомца. Стол был усердно накрыт, и поэтому молчаливый диалог прервался. Левина посмотрела на удивленное лицо подруги.
– Ты знаешь его?
– Нет. Но отчего-то его лицо мне кажется знакомым.
За окном царил дождь. Несмотря на ненастье, чувствовалось, что скоро наступит лето.
Эльза и Ирина уже поднимались к
– Простите, моей жене нехорошо, нет ли у вас нюхательной соли? – проговорил он.
Левина вытащила из сумочки флакон, и протянула незнакомцу.
– Видите ли, моя жена плохо переносит дорогу. Извините, я не представился. Помещик Вешняков Антон Трофимович.
– Поспешите к жене, – недовольно буркнула Муравлина.
Вешняков как – то неуклюже поклонился, и скрылся за дверью.
– Не нравится мне все это, Лиза, суетливый какой-то, вспыльчивый, а в целом непонятно что за человек.
– Полно тебе, какое нам дело до него, идем спать.
Чем ближе они подбирались к войне, тем чаще попадались им обозы с ранеными, с фуражом и провизией, уланы, драгуны полковые священники, писари и адъютанты. Эльза забыла о дороге. Она вглядывалась в уставшие лица людей, не осознанно ища сына. Ирина устала выговаривать подруге, что та в конец измотала себя, что не спит, что возится при случае с раненными, и расспрашивает возвращающихся офицеров о боевых действиях.
– Наши форсировали Дунай, – повторяла Эльза Ирине, – уже наведен мост, 3-й корпус занимает Северную Добружу, хотят до Караса и Констанцы. А Женин корпус осаждает
Браилов. На, что Муравлиной оставалось пожимать плечами, и помогать подруге.
Но однажды рано утром, карета привезла Ирину и Эльзу в Таганрог, в госпиталь. Он располагался в одноэтажном особняке неподалеку от строящегося нового каменного Собора в честь Успения Пресвятой Богородицы, который уже был подведен под главный купол, а старую деревянную церковь начали разбирать.
Эльза с одобрением отметила, что в госпитале наблюдалась чистота и порядок. Но лицо сына показалось ей бледным. На груди красовалось бурое в перевязях пятно. Левина плакала, глядя на сына.
– Со мной все хорошо. Петр Сергеевич позаботился обо мне, как только узнал о моем ранении.
Разговор был прерван шумом. Это привезли несколько новых раненых. В комнату, где лежал Женя, зашел военный.
– Эльза!? Я не ожидал, что вы с Ириной так быстро доберетесь.
– Петр Сергеевич? – Левина не знала, радоваться ей или нет.
– Простите меня, я помог вашему сыну попасть на фронт.
Левина отошла от постели Жени и подошла к Панютину. Муравлина осталась с раненным.
– Почему? Вы, друг моего мужа, не сказали мне о том, что мой сын попросился на войну?
– Я не считал себя вправе так поступить. Это дело чести, – отчеканил Панютин.
– Дело чести. Видимо это из-за дела чести вы никогда и не рассказали, как погиб мой муж. И что эта за дуэль, случившаяся на войне?
– Вам не к чему знать подробности.
– Вот как! Отчего же вы полагаете, что жене не престало знать о последних минутах жизни её мужа? – Левина злилась.
Панютин помолчал, оглянувшись на Женю.
– Извините меня, баронесса. Но у военных свои правила.
– Почему, Петр Сергеевич, судьба посылает вас в скорбную минуту к тем, кого я люблю? – почти ненавидя полковника, проговорила Эльза.
– Все будет хорошо, Эльза Львовна. Я привез разрешение, увезти Женю в имение, чтобы продолжить его лечение. Доктор говорит, что ранение не тяжелое. Он поправится, и довольно скоро. А теперь, если вы не возражаете, разрешите мне откланяться.
Эльза приняла бумаги, и зло следила, как Панютин уходит.
– Солдафон! Фельдфебель со шпицрутенами! – прошипела баронесса.
А тем временем Павел Мелецкий, получив отпуск, спешил в имение к матушке. Перед своим отъездом он зашел к своему знатному родственнику тайному советнику и весьма влиятельному лицу Нелединскому – Мелецкому. Впрочем, это посещение было ему в тягость. Дядя Жорж, как называл его сам Паша, отчитал его за скандал на балу, за не позволительное поведение, не принимая во внимание никакие доводы. Он хотел помочь переводу Павла на фронт, но передумал.
Но вот, наконец, и свобода. Ею повеяло по дороге домой, когда показались пять дубов на холме, и пастухи, стерегущие там господское стадо. Все стало на свое место, будто и не было по иному, словно вечность застыла каплями свежести на стеблях трав. Скрип колес брички терялся в дали. Жаворонка глас говорил о начале лета, о жизни, о возможности полета.
Любимый дом встретил Пашу поклонами отцветших яблонь и груш, лаем борзой и песнями дворовых с кухни. На веранду выбежала девочка подросток, лет двенадцати.
– Молодой барин! – воскликнула девочка, перестав подпевать.– Пелагея Павловна! Барыня! сынок ваш приехал.
Барыня вышла как всегда, не спеша с достоинством высокородной когда-то очень красивой пятидесяти пяти летней женщины.
– Матушка! – Павел пал перед ней на колено, и целовал руки, пахнущие розовым маслом.
– Явился. Почто не отписал, что будешь?
– Хотелось сделать тебе сюрприз.
– Внезапность, друг мой, хороша на войне, а не дома. Полно встань. Дунька! Поставь ещё один прибор.