Замок из песка
Шрифт:
— Извините, — сдавленно прошептала я и, закрыв лицо руками, выбежала из буфета.
Уже очень давно мне так не плакалось — навзрыд, с судорожными всхлипами, с истеричным подергиванием плеч. Холодная вода, под большим напором вырывающаяся из крана, брызгала на зеркало, на кафель, на мою макушку и перекошенное красное лицо. А я сидела возле умывальника в женском туалете и мерно раскачивалась вперед-назад, как кобра индийского факира. Наверное, грохот воды заглушил звук приближающихся шагов. Во всяком случае, появление на
— Не плачь, милая, — проговорил он заплетающимся языком, усаживаясь на полу рядом со мной и неловко вытягивая ноги. — Я все понимаю: конечно, обидно… Обидно, когда в таком презрительном тоне отзываются о преподавательской деятельности! Ты ведь тоже выросла чуть ли не из ДК?
Он взял меня за подбородок и медленно провел по щеке указательным пальцем. Карие глаза его при этом пытались сфокусироваться на моем лице.
— Пойдем со мной, ты будешь счастлива! — Гоша тяжело поднялся и попытался привлечь меня к себе, обняв за плечи.
— Перестаньте, Георгий Николаевич! — не прекращая рыданий, я вырвалась из его рук. — Перестаньте, пожалуйста!
Он не нашел ничего лучшего, как искренне изумиться. Брови его седым домиком поползли вверх, лоб наморщился.
— Но почему?
— Потому что это смешно и глупо! Потому что вы старый, пьяный человек! Потому что я люблю другого мужчину!
Прокричав все это прямо в пьяное, растерянное лицо, я выскочила из туалета и побежала по коридору. Гоша тяжело затопал следом. При всей старческой грузности передвигался он быстро. И поэтому все-таки настиг меня в маленьком холле, где разбирали свои инструменты ребята из оркестра.
Увидев в руках у одного из оркестрантов кларнет, Георгий Николаевич мгновенно потерял ко мне всяческий интерес.
— О, дудочка! — по-детски обрадовался он и потянулся к инструменту. Ребята, многозначительно переглянувшись, заусмехались.
— Не дудочка, вообще-то. Кларнет!
— Без вас, сопляков, знаю, — невозмутимо огрызнулся Гоша, любовно оглаживая добычу. — Я в театре работал, когда вы еще под стол пешком ходили… Это — кларнет, а это — моя девочка.
— А что же ваша девочка плачет? — весело поинтересовался рыжий флейтист.
Георгий Николаевич печально вздохнул и громким интимным шепотом сообщил:
— Она плачет, потому что я ее люблю, а она меня не любит…
Оркестранты захохотали, Гоша поднес кларнет к губам и издал громкий, неприличный звук, а я выскочила в маленький боковой коридор.
Отсюда вела лестница в подвал фотографа, здесь обычно мелькали мастера из обувного цеха с образцами материалов, лекалами и нитками. А сейчас стояла Настя Серебровская и курила, стряхивая пепел в маленькую банку из-под «Нескафе».
— Тебя аж на втором этаже слышно, — заметила она, когда я прислонилась затылком к холодной, сырой стене. — Что, этот старый кобель к тебе привязался?
— Не в этом дело…
Мне вдруг ужасно захотелось рассказать ей обо всем: о том, как я увидела Иволгина в первый раз, о том, как поняла, что не смогу без него жить, о том, как надеялась, что вот теперь, после нашей с ним «Юноны»… Настя была счастливой женщиной, а счастливые обычно легко выслушивают несчастных и дают самые дельные советы.
Но еще прежде, чем я открыла рот, она сказала:
— Я знаю, что не в этом. Все знают… Но, поверь, из-за Лешки тоже не стоит так рыдать. Да, он красивый мужик, сексуальный, какой угодно… Но у него своя жизнь, а у тебя — своя. Ему — тридцать пять, тебе — двадцать один. У него море проблем, причем совсем не простых. С ним даже жена не поехала, хотя они шестнадцать лет прожили…
Смысл последней фразы дошел до меня не сразу.
— Как не поехала?
— А так, — Серебровская пожала плечами. — Может, конечно, что-нибудь и изменилось в последний момент, но поначалу она не собиралась… Да и вернется он, скорее всего. С годик поболтается в Москве и вернется…
Сумка моя висела в гардеробе, поэтому в буфет возвращаться я не стала. Побрызгала на лицо холодной водой, причесала волосы и вышла через служебный вход в знойное безветрие июньского вечера.
«Пятерка» подошла к остановке почти сразу, но, подумав, я не стала садиться в автобус, а пошла пешком до Лесной. Так, как обычно ходил Он. Это и в самом деле оказалось недалеко. А найти дом и квартиру было уже делом техники. Адрес Иволгина, вычитанный в личном деле, я знала наизусть…
На лестничной площадке шестого этажа мне попалась девочка в красном клетчатом платье. Она посмотрела на меня подозрительно, как смотрят обычно бабушки у подъезда.
— Не знаешь случайно, из сто шестнадцатой квартиры люди уехали или живут до сих пор? — спросила я, почему-то начиная нервничать под внимательным взглядом ее выпуклых голубых глаз.
— Ну, его я уже давно не видела, — девочка говорила неспешно, будто раздумывая, стоит вообще со мной общаться или нет. — А ее… Она вроде бы здесь.
В этот момент сверху спустился лифт, девочка, подбросив в руке мячик-попрыгунчик, заскочила в кабину. И передо мной осталась только обитая кожзаменителем дверь квартиры номер сто шестнадцать.
Быстрые, легкие шаги за дверью послышались сразу же после моего звонка.
— Кто там? — спросил приятный и осторожный женский голос.
Как представиться, я не знала, поэтому попросила:
— Откройте, пожалуйста.
— Не открою! — пообещала моя незримая собеседница. — Не открою, пока не скажете, кто вы и откуда. У нас в подъезде уже три квартиры обокрали.
— Я по поводу вашего мужа…
Повисла пауза. А потом женщина усмехнулась: