Замок Россия
Шрифт:
Скука, полковник, писем нет.
Рутина нас заела. Обленились, ходим мало, жирок нарастает. «Сталкеры вернулись с задания с геморроем». Съемка берегов, измеренные высоты и дали, обследованные мели и заводи. Плывем себе по речной глади, фиксируем все вокруг. Понимаем, что надо. Но…
Скука, полковник. Первый день случился для «Дункана» урожайный, азартный. Второй — легко забыть. Идет третий день плавания, а событий ноль. Нет, вру, пара есть, но этого мало. В первый же день, отчалив от «чешского барака», буксир направился по течению наискось, к «нашей» стороне, решили посмотреть с воды на ближние окрестности Замка. «Дункан» шел уже больше двух часов, когда Олег, стоявший на вахте, заметил, что с берега кто-то нам активно семафорит обеими руками. Подумали, что к реке вышли очередные потеряшки, довернули судно. Однако вместо
— Причал надо сделать. Маленький. Плавучий: вода все еще большая, сойдет к осени.
— Нет уж, граждане хорошие! — немедленно возмутился местный житель. — Никаких причалов мы вам колотить не дадим, оно нам не надо, чтоб каждый «поплывун» тут нашу тропку находил. Бочки ховайте, а вот причал — не дадим. Знаешь, моряк, мы же люди тихие. Не высовывайся по глупости — и не получишь по носу. Спокойнее так, надежнее.
За второй день плавания у экипажа «Дункана» на счету всего одна находка, но добрая — хозяйственная, так скажу. На одном из вытянутых песчаных островков, ближе к западному берегу, Коломийцев заметил ярко-зеленое пятнышко на берегу. Порулили туда, подошли, смотрим — е-мое, так это же лодка стоит на песке! Целехонькая. Небольшой пластиковый ялик, без весел, пустой. Репшнур серый, не старый, длинный — похоже, лодка просто отвязалась, и течение вынесло на отмель. Теперь ялик-потеряшка стоит у нас на корме, закрепленный поперек палубы. Ради такого дела капитан вытащил откуда-то еще один яркий спасательный круг, положил в лодку. Олег строгает и клеит уже второе весло, Корнеев пилит вилки уключин, а второй матрос — Пашка, совсем еще пацан — старательно выводит на одном борту найденыша имя собственное — «Потеряшка» — и название судна-хозяина. Шрифт тот еще. Таким на платных туалетах пишут «Вход 15 руб.» Я предложил капитану подождать возвращения в порт приписки — там, мол, художница есть, все красиво сделает, но дед отверг:
— Заботливыми руками экипажа надо сделать, тогда и кривоватые буквы ялик украсят. Пусть ребятки стараются над родным.
Дед сильно доволен, словно второе судно в распоряжение получил. Впрочем, в нашем положении так оно и есть.
Про Египет и арабов, пока что, исключительно по слухам, бегающих по степи, мы с Монголом говорим так, словно сидим и рыбачим где-нибудь на берегу Оки. А пирамиды рядом. Так нам удобней — не будешь же упоминать каждый раз: «Это я имел в виду ту, старую Землю». С Шамилькой хорошо беседовать: он больше слушатель, чем ответчик, про оратора и говорить не приходится. А вот я выговариваюсь, снимаю накопившийся репортерский зуд, а так как редактора нет, то еще и комментирую от себя — поливаю, как хочу. Вот и трем мы с другом про все подряд, обсуждая новости из Замка. Новости регулярно получаем от Вотякова — с ним можно поговорить по защищенной связи. Корабельная рация пока пробивает исправно, с учетом того, какую антенну Юра навесил на судно. У нас и станция «Северок-К» имеется, но капитан ее не жалует: «Дураки, что ли, по-твоему, суда проектируют?»
— Ничего ты про ислам не знаешь.
— А ты? С каких это пор Монгол верой озаботился?
— Да не… Но я носитель культуры, а она мусульманская.
— А я не хочу узнавать, если честно. Я агностик. Хотя тоже носитель культуры, православной. Кстати, Шамиль, теперь и ты ничего не знаешь. А сейчас, после появления Смотрящих, — тем более. Мне сейчас как-то все религии глубоко побоку. Представь, приду я или ты к новообретенному попу и спрошу — поясни, мол, ситуацию, отец, что ж такое происходит? Что он мне скажет? Что на все Божья воля? Что молиться надо? Так мы и так молимся — Смотрящим. Которые подвинули и Бога, и Вселенную, как я посмотрю, и все законы физики заодно.
— Есть такой момент, каша в голове, — неохотно признает Бикмеев.
— А ты про Египет…
— Ну а если бы там, ну в Египте, все наладилось, буза кончилась, поехал бы? — не успокаивается Бикмеев.
— Знаешь, Шам, отдых есть состояние особое. Цельной благости, что ли… Не могу я отдыхать в рабской растерянной стране с совершенно чуждой мне культурой, которая, как мне отлично известно, меня ненавидит априори минимум по двум причинам. И я
— Ну ты дал! — восхитился Монгол. — Статьи писать надо.
— Так некуда, — уныло посетовал я. — Нет «газетов».
Газет нет.
И арабов пока нет. Постоянно их высматриваем в степи — еще ни разу не видели. Ничего подозрительного. А вот неподозрительного хватает.
Жара спадает, скоро вечер.
Май, а греет изрядно. Или это потому что мы на равнине, отраженная инсоляция? Ветерок идет с реки, а запахи — со степи, как это может быть, завихрения тут, что ли? Запахи правильные, романтические, хорошо, что у меня нет аллергий на пыльцу.
Каждый раз подолгу сидим на самом обрезе бескрайней степи, на кромке берегового склона, изучаем. Почва тут благодатная. Я не агроном, но это и ежу понятно: на осыпавшемся к воде склоне хорошо виден толстый слой чернозема. Наблюдения происходят регулярно, — причаливаем к западному берегу, высаживаемся и смотрим на это чудо природы. Конца и края нет. Завораживающее зрелище, особенно на закате. Степь зовет тебя в свою даль, вперед, к путешествиям и приключениям, добавляет перца в кровь. Наверное, у степных костров снятся особые сны, где нет места рутине и пошлой обыденности, сплошные романтические встречи, битвы и подвиги. Надо как-нибудь попробовать.
Степь цветет, краски цветочных полян разлетаются по молодой зеленой траве. Волнистость поверхности равнины почти не выражена — это мешает увидеть всю палитру в ее многообразии, повыше бы забраться! Красиво. Но мне кажется, что осенью будет еще красивее, без дурного цветового напора, на полутонах в размытых границах небольших долин и распадков и на контрасте однородных разноцветных полей. Ну посмотрим еще на эту красоту, в сентябре.
Степь живая. Удивительно живая, особенно после темной и мрачной тайги, окружающей замок. Матерая хвойная тайга птицей и зверем нелюбима, нечего им там делать: подлеска нет. Если в хозяевах леса калиброванные кедры, как на Ангаре, в Богучанах, где я долго прожил в палатке, занимаясь полезным физическим трудом на стройке ГЭС, — то земля внизу коричневая, в мертвой хвое: кедры ничему расти не дают. Лишь изредка птички селятся поверху да бурундуки и белки бегают, шишку ждут. Внизу живности мало. Но когда шишка идет, тут уж все прибегают, и прежде всего человек с колотом. Основной зверь бродит по местам недавних пожарищ, где уже начал прорастать лес смешанный, да по долинам речушек и ручьев, по редким таежным полянам.
В степи же — простор, разнотравье, огромная кормовая база. Иди куда хочешь. И обзор. Никакой медведь на тебя из чащобы не прыгнет. Вот и бегают зверята, как эти суслики неподалеку. Или вообще сидят сиднем, как сурки, — жирные, морды наглые. По настоянию деда Монгол вчера шлепнул одного. Я что-то как-то… ну грызун все же, хоть и не грызунского размера. Ровно что крысу съесть. Так же, помню, первый раз я нутрию попробовал. Справился с эмоциями, да и жрать хотелось под такие запахи. Коломийцев сам ободрал сурка и затушил с травками — вкусно. Но это не мясо.
Мясо стоит напротив нас.
А мы с Шамилем посматриваем на него через оптику и спорим о высоком и низком.
— Просто там в религию влезла политика, — то ли утверждает, то ли ждет подтверждения Монгол.
— А где она не влезла, Шам? Для политики религия — инструмент номер раз, базовый аргумент. «У русских нет протестантской этики, поэтому они бездельники. А у нас есть, и мы тянем мир за собой». Слышал такое, да?
— «Мусульмане агрессивны из-за Корана», — подсказывает Шамиль.