Замороженная саранча (окончание)
Шрифт:
Настоящее как-то сдавило, расплющило прошлое. А ведь детство вовсе не промелькнуло, не пробежало, как это сейчас, из настоящего, кажется. Оно тянулось, длилось. Один день был как целая жизнь – бесконечным. И времена года не мелькали, как в калейдоскопе, они тоже т я н у л и с ь. А уж школа... казалось, она никогда не закончится. И вот все это в прошлом. Что это? Закон физики или психологии, что время с возрастом бежит или воспринимается иначе. А может это из-за того, что до 90 (не помню точную цифру) процентов информации о мире и знаний мы получаем до 5 лет, поэтому все кажется новым, интересным, потому что оно такое и есть! Да, но это никак не проясняет вопрос о текучести и особенно быстротекучести, то есть быстротечности времени. А вот какую теорию придумала на этот счет одна моя подружка: в юности мы летаем, парим, все видится с высоты птичьего полета, видишь далеко, за горизонт заглядываешь и все кажется возможным, а когда мы взрослеем, «приземляемся» и уже не летаем, а бегаем (иногда как загнанные лошади) силы
Письмо подруге.
В тридцать пять лет мне было необходимо услышать, что жизнь не заканчивается на пеленках-памперсах, и что впереди не только седина в волосы да бес в ребро (в данном случае в роли беса я вижу радикулит), да даже не в этом дело, а в ощущении бегущего и убегающего времени, так вот, мне было необходимо услышать что «все еще будет», что «все еще только начинается» и т.д. но поскольку никто этого говорить не собирался, и даже наоборот, все вокруг ныли (я громче всех) о самонереализации, отсутствии детей, семьи, интересной работы, любимого человека нужное подчеркнуть, то пришлось самой. Не знаю, не получится ли обратный эффект, но я попробую.
Только боюсь что вместо философии получатся опять жалобы на быстротекучесть времени. В связи с твоей идеей про полеты в юности и зашоренность в зрелости я бы к этому добавила (по моим ощущениям) что приземленность возникает не только от отсутствия времени, но и от того, что как-то с возрастом не о чем становится мечтать – становишься, во-первых, трезвее и о чем-то мечтать просто перестаешь как о несбыточном, что-то сбывается, и это тоже вычеркиваешь из списка и таким образом становится не о чем мечтать, согласись, что в юности, а в детстве тем более, те самые крылья для полета тебе дает все-таки мечта. Какие у тебя самые счастливые дни или моменты в жизни, исключая детство, потому что, мне кажется, что по прошествии лет нам свойственно идеализировать прошлое, ведь в детстве нам хотелось побыстрее вырасти, потому что надоела школа, или наказания, или что телевизор не разрешали ночью смотреть, или гулять до поздна (вот и получается, что там хорошо, где нас нет!). У меня счастливые моменты (что вспомнилось) такие: когда мне первые 2-3 раза давали итальянскую визу, когда мои подозрения насчет болезней не оправдывались, и когда я узнала, что беременна Аней). О чем мне сейчас мечтать? О третьем ребенке? О другом доме, побольше, с большим садом? О работе? Об индийском массаже в 4 руки? О походе в ресторан «Пиросмани»? О том как вырастут дети и я буду замирать от восхищения, находясь с ними выросшими рядом где-нибудь в общественном месте? О нашей с Риккардо совместной здоровой деятельной старости? Только эти мечты также отличаются от настоящей «большой и светлой» мечты, на которую мы способны в детстве и юности, как дикие лебеди от бройлерных кур. И дело не только в объекте мечтаний, а в том, что дети не умеют заглядывать вперед, делать прогнозы, поэтому мечтают вольно и легко, а все предостережения исходят от родителей. Взрослые люди начинают «препарировать» свою мечту и собственными руками обрезают ей крылья, а то и голову отхватят – обзовут ее «несбыточной», «абсурдной». В детстве можно мечтать о том, чтобы найти клад, сделать выдающееся открытие, в космос полететь, выйти замуж за принца ну или хотя бы за актера из фильма про Робин Гуда, наесться до отвала мороженого, всю ночь не ложиться спать, чтобы не вызвали завтра на математике. Сейчас обо всем этом мечтать глупо. Вот и летай после всего этого! Подскажи, о чем бы помечтать! :-) только не о Париже — уже была. Поэтому очень хочется писать, чтобы как-то все нереализованное и внутри бурлящее (хотя, наверное, уже не бурлит, а хлюпает) куда-то поместить. И еще про то, что время летит, мне кажется, что это тоже как-то связано с потерей мечтательных способностей. Раньше случалось встать с ощущением того, что перед тобой –целый день и может столько всего интересного произойти! А сейчас? Встаешь и знаешь, что после завтрака поиграешь с Аней немного, потом уложишь ее спать, потом стирка-глажка и так все по накатанной, никаких приятных неожиданностей. Конечно, и раньше случалось просыпаться в плохом настроении, но все равно, как-то больше всего происходило в жизни, а что не происходило – додумывал и домечтовывал, а сейчас все одинаковое, известное и мечтать не о чем! Вот такие мои ощущения. Я прекрасно помню, что и раньше многим была недовольна, было у меня много страхов – типо остаться одной, бездетной и никому не нужной, я часто думала «Ну когда же, наконец?» У каждого возраста и у каждого состояния свои проблемы, вот я и пытаюсь решить теперешние.
По дому пробежал ветерок: дверь в сад была распахнута и когда я открыла окно в комнате, образовался сквозняк. Вздулись занавески, закружилась пыль за дверью (надо пропылесосить, пока муж не прищучил), запорхали пожелтевшие листки бумаги – письма бабушки, папы, мамы, тети Лели. Потом хлопнула дверь и движение прекратилось: занавески опали и вернулись на прежнее место, пыль снова серым облаком улеглась вдоль плинтуса, пожелтевшие письма опустились на ковер. Его тоже давно пора пропылесосить: на ярком утреннем солнце так хорошо видны все ниточки, клочки, обрезки, соломинки. Но вместо этого я сгребла письма и начала читать. Я читала и думала о быстротечности жизни. Мама описывала мои первые звуки, попытки сесть в кровати, купания, кормления....
«...Про то, как Поля купается, я тебе уже писала, но напишу еще раз. Моем мы Полю с твоей мамой. Она держит а я намыливаю и потом смываю водой из кувшина. Если Поля лежит на животике, то сразу же ловит ручками желтую уточку и тянет ее в рот.
Вытираем в ванной большой махровой простыней, а потом несем в комнату и на письменном столе ее одеваем. Раньше-то стол был как раз под рост Поли, а теперь или ноги свисают или если Поля начинает ползти, то голова, хорошо еще что возле окна стоит манеж, все-таки хоть какая-то подстраховка. Ну, а вообще мы ее, конечно, одну не оставляем нигде, где Поля может уползти, кроме кроватки.
Теперь об одежде. В комнате Поля одета в ползунки, распашонку и кофточку от какого-нибудь не шерстяного костюма, а если температура градусов 20-21 – это если ветер дует в нашу сторону – то на ножки одеваю носочки. На улицу еще одеваю голубой шерстяной костюмчик. На головку одеваю вязаную розовую шапочку (помнишь, я ее вязала из трех оттенков розового китайского мулине, как ты советовал тремя широкими полосами), потом синюю шерстяную и белую с помпоном от свитера или маминого или папиного, не знаю. Заворачиваю в одеяло и если мороз больше -10, то еще и в белый конверт, который мы с тобой покупали в детском мире.
Я только недавно решила посмотреть книгу «По щучьему веленью», ты купил ее Поле на работе. И оказалось, что в середине этой книги есть вставка из нее можно вырезать и сделать разные игрушки, которые наклеиваются в книге. Ты сам-то видел? Книга интересная, но придется подождать, пока Поля подрастет.
В пятницу ко мне приезжала Наташа Алипова-Ежова.
Привезла Поле очень красивое платьице оранжевое с белой отделкой на воротнике и с кармашками. Платье летнее. И две игрушки – жирафа и очень забавный медвежонок. В руках у него ломтик арбуза, от которого он откусил кусочек, а на лбу пчелка и как-то по особенному пищит.»
И – банальность – кажется, что все это было только вчера. Есть ли способ остановить, запечатлеть все это? Или самый надежный способ – закрыть как следует все двери в детство, вообще в прошлое, замазать все щели и щелочки, набить бумаги в замочную скважину, да еще сургучом на всякий случай все это опечатать. Тогда можно жить дальше. И не сожалеть, что уже не пососешь желтого резинового жирафа, не попрыгаешь в классики, не побегаешь по грязи босяком.... Нет, конечно, можно засунуть в рот жирафа, но удовольствия от этого никакого, можно рано утром, когда никто не видит, попрыгать в классики, но ведь делаешь-то все это не по-настоящему, не как в детстве. И уж точно не вернешь радости каникул. И тех весенних запахов, которые возвещают их приближение.
В 18-20 лет детство еще не закончилось. В 23-25 – было как-то не до него, я жила будущим: надежды, мечты, фантазии... В 25-27 до детства было рукой подать: тот же двор, те же бабушки на скамеечке перед подъездом (в письменной речи почему-то захотелось употребить уменьшительно-ласкательные формы, в жизни это всегда были “бабки на скамейке”), тот же замусореный подъезд, та же мебель в квартире: когда-то полированный письменный стол, весь царапинах и бороздках от шариковой ручки и в белесых пятнах и разводах – от оставленных “на минуточку” чашек с горячим чаем. А если уж захочется совсем приблизиться к детству – можно снять со шкафа коробку с игрушками: ворсистой лошадкой, красной лисой с резиновой мордой, медведем Халвицким и бесформенной бежевой собакой, которую мне подарили на Новый год родители.
Один раз к нам на “Запорожце” приехали бабушка Таня и дедушка Коля – мамины родители. Дедушка был инвалидом войны и ему полагался “Запорожец”. Бабушка была врачом-терапевтом, поэтому в каждый свой приезд пальпировала нам животы и внимательно осматривала языки на предмет обложенности, горло на предмет цвета и миндалины на предмет размера. Иногда бабушка привозила с собой фо-нен-до-скоп, и тогда она нас еще и слушала: «дыши-не дыши-покашляй». Вообщем, и на этот раз медосмотр затянулся, потому что мама просила то «железки пощупать», то «печень посмотреть», то по коленкам постучать. Так что когда бабушка вынесла свой вердикт, пора было обедать. Помимо фонендоскопа и всяких вкусностей, бабушка Таня привезла в подарок бабушке Зое интуристовский календарь с умилительными видами подмосковной природы. Мы тут же сослали старый календарь с японками в туалет, стимулировать работу желудочно-кишечного тракта, а новый повесили на терраске над столом. Бабушке эти календари, как и книги, кофеты, носовые платки, духи и прочие, в основном экспортно-импортные безделушки дарили благодарные больные. Как раз июльская фотография представляла собой вид лесной опушки, с белоствольными березками, папоротниками и крепеньким боровиком на переднем плане. И вдруг, глядя на эту фотографию, бабушка Зоя сказала: «А не съездить ли нам в лес? Устроим пикник, пособираем грибы, полевые цветы, я так давно не была в лесу! Через поле мне идти тяжело, а Вы, Николай Алексеевич, нас на своем «Запорожце» отвезете». Все стали бабушку отговаривать, что поздно, в «Запоржец» мы все не влезем, но она стояла на своем. И вот мы кое-как втиснулись в машину, причем Машке пришлось лечь к нам на колени — по другому она не влезала. Другой дедушка, Николай Дмитриевич, не уместился и остался дома.