Замороженный Мир
Шрифт:
Ну а после, под стук вновь заколачиваемой двери (вот честно, лучше б замок поставил Корнел, чем косяки дырявить, хозяйственно подумал я), мы с Соной направились к нам в студию.
По дороге я призадумался, о пусть маловероятной, но опасности для девчонки рядом со мной, но по обдумыванию забил: степень “опасности” лично ей незначительно превышает опасность от неё для меня. В плане, ну мало ли, вознегодует жоних обломом планов, да и совершит подвиг отеллы с горя.
В данном случае, выходит проще вообще ни с кем не общаться и ничего не делать, чтоб “опасности не подвергать”.
— Как
— Не слишком радостно, — признал я. — Но, буду с тобой честным, не слишком скорблю: у нас были не самые лучшие отношения с родителями. Жалко их, конечно, но жизнь моя с ними не закончилась, — сформулировал я.
Девица нахмурилась, задумалась, но через минуту просветлела:
— Да, твой папа очень сильно тебя ругал, постоянно. Даже нашу помолвку с тобой от этого разорвали, — припомнила она, кивая сама себе. — Но всё равно, жалко их очень, — повесила нос она.
— И не поспоришь, — умеренно повесил нос я.
Добрались до дома, Сона повозилась на кухоньке, перекусили, да и завалились спать. Потуги к соитию девица, в виде ухватывания меня за хобот, проявила, но на покачивание головой понятливо кивнула, так что мы просто уснули.
На следующий день в гимназии были шепотки, сочувственные (впрочем, равнодушно-любопытных тоже хватало) взгляды. Каждый урок начинался с “выражения сочувствия” преподавателем, да и не опрашивали меня, очевидно, рассчитывая впоследствии подловить на незнании и жестокосердно выпороть.
Кстати, Ралила в гимназии не было, причём, судя по обрывкам услышанного разговора гопничающей четвёрки, во главе с Надилом, в чём причина отсутствия, они не знали.
На обеде с Соной на лавочке я призадумался: начинает холодать, зима, можно сказать, близко. Наверное, нам всё же стоит перенести обед в едальню, прикинул я, что девице и озвучил. Последняя довольно покраснела на похвалу её стряпни, но правоту мою, что “дрожать на холодрыге” смысл невелик, признала.
— И да, Сона, после гимназии у меня дела, — припомнил я. — Так что дома я буду чуть позже, да и проводить тебя не смогу. Возьми, — протянул я девице сделанный ключ, передать который помешала гибель родителей.
— Спасибо, — довольно приняла ключик девица. — Тогда я тоже сделаю несколько дел, — после короткого раздумья выдала она. — Если меня не будет, когда придёшь — то дождись, — наказала она.
С некоторым трудом подавив естественное желание ответить: “да ни в жисть не дождусь!” — я покивал. За что был вознаграждён поцелуем, и направились мы в гимназию.
Ну а после учебного дня направился я на Тёплую улицу, встречаться со старьёвщиком и окончательно закрывать “родительский вопрос”. Вообще, чувствовал я некоторую неловкость от своего “отношения”. Последнее было более, чем оправдано — как Гемин, так и я, став им, могли предъявить им массу претензий, более чем обоснованных, но…
Но после их смерти “долги списались”, а лёгкий дискомфорт по поводу “отсутствия должной скорби” копошился неприятным червячком. Довольно неприятное ощущение, от которого я рассчитывал избавиться, полностью отойдя от “родительского прошлого”.
Ну
В родительской квартире меня поджидал Корнел и некий молодой глист в сюртуке — парень реально был столь узкоплеч и подвижен телом, что я-жердина казался на его фоне перекачанным атлетом. Глист представился Армом, торговцем, уведомил меня, что “всё осмотрел и готов приобрести вещи и обстановку за четыреста ауресов”. После объявления последнего Корнел грозно засопел, нахмурившись, а глист, мученически закатив очи, увеличил сумму в полтора раза.
Ну а мне главное было “закрыть вопрос”, собственно, я бы и приплатил за избавление меня от возни с не самым психологически приятным наследством, если бы не явная “странность” подобного поведения в глазах окружающих.
Так что на сумму покивал, денежкой был осыпан, после чего искренне поблагодарил лучащегося самодовольством и благородством колобка.
Реально, вне зависимости от внутренних причин, дядька весьма помог, искренне и ничего не ожидая взамен. А если я могу отплатить за это минутой восхвалений, так не переломлюсь, сделаю, это только справедливо.
— Ну полно, Гемин, не столь много я и сделал, — прервал поток моих славословий сияющий, как новенький аурес, домовладелец. — Ты захаживай, если что, расскажешь, как дела, — прощался он.
На последнее я покивал, но, признаться, вряд ли я по своей воле вернусь к этому дому: здесь будут валяться не самые приятные воспоминания и ощущения, тревожить которые у меня нет никакого желания.
И направился я домой, по дороге прикупив “Ведомости” у мальчишки-газетчика, ну и убедился, что факта смерти верховного полицая там не отражено.
Мдя, неважно, вынужденно констатировал я: значит, идёт “расследование”, судя по всему. Реально, что ль, “рвануть к финской, или не очень, границе”?
Погонял я данную мысль в голове, да и вышла такая петрушка:
С границей — ни черта не знаю, но, подозреваю, сословное государство, в котором “свобода перемещения и пребывания” возможна только с подорожной от полицаев… Которые ещё, теоретически, могут её и не дать. Вдобавок, государство это “весьма шовинистично”, то есть, очевидная государственная позиция — “кругом враги”. В общем, не думаю, что это выйдет просто, если вообще выйдет.
Далее, “сменить место учёбы”… Ну, такой себе вариант, точнее, не вариант совсем: судя по изученному мной, смена гимназии посреди года — дело невиданное, по сути — не практикующееся. По крайней мере, в рамках моего сословия. А уход из гимназии мало того, что отрежет возможность поступить вновь и получить экзаменационный лист, так ещё и понизит моё сословие автоматом, снижая “образовательный ценз”, выдаваемый гимназистам “в кредит, на время учёбы”. То есть, доучившись до экзаменов и сдав все их на “плохо” — я всё равно в сословии останусь. А вот бросив учёбу — потеряю шанс даже “направить работу на рассмотрение профессуре Академии”. Не будут его читать, от быдлы деклассированного.